«Новые русские революционеры»

Появление самой Русской Зарубежной Церкви связано с революцией и гражданской войной. Ядро Русской Зарубежной Церкви состояло из политических эмигрантов.  Оказавшихся «на реках Вавилонских» они думали не только о том почему они потеряли Россию, но и о ее будущем устройстве. 

В 1921-ом году в Сремских Карловцах проходил Всезарубежный церковный собор, состоявший из представителей русских беженских общин в Европе. Архиереи, клирики и миряне выразили в резолюции собора свое мнение о восстановлении в России династии Романовых, как акте покаяния перед Богом. Таким образом монархические воззрения получили в РПЦЗ статус не политических убеждений, а части православного мировоззрения.

В условиях глубокой травмы Гражданской войной и революцией, те кто оказались в эмиграции в подростковом возрасте и те кто здесь уже выросли видели борьбу за Россию главным смыслом своей жизни. Созданный в 1930 году Национальный союз нового поколения должен был оставить за спиной ошибки отцов не убергших Россию от катастрофы и с «чистого листа» начать возрождение родины.

В рамках этой организации проходила встреча тех кто хотел бороться за Россию – без всякой сегрегации между «советскими» (родившимися в СССР) или «зарубежниками» (выросшими за границей).

Для названия этого интервью я использую заглавие книги проф. Джона Данлопа (Dr. John Dunlop, d. 2023), The New Russian Revolutionaries (Belmont, MA:1976), в которой он пишет об основателях в СССР “Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа” (All-Russian Social-Christian Union for the Liberation of the People) Евгении Вагине и Игоре Огурцове.

В рамках интернет узла Вопросы истории Русской Зарубежной Церкви настоящее интервью представляет интерес так как показывает, что в лоне РПЦЗ не только монархические воззрения имели «право на жительство».

Протодиакон Андрей Псарев,
Вена, 22 ноября 2024 г.

О семье:  «Ася, мне кажется, мы попали из огня да в полымя»

Гражданская война заканчивается и люди оказались в эмиграции. Они думали о том, как продолжить борьбу за Россию. Множество разных организаций создается в межвоенный период. Первое поколение появляется. И вот появляется Национальный союз нового поколения». В Белграде он появляется, да? И, в общем, потом война, и попытска использовать ситуацию, войти в Россию. Встреча с Россией происходит. И после войны уже, как я сужу по «Посеву», НТС был очень точно информирован. Я не уверен, что вообще существовал другой открытый журнал на русском языке, где так точно было, отображено то, что происходило в Советском Союзе. И я для себя, живя в эмиграции, сейчас большую часть моей жизни отмечаю, когда я узнаю, что человек был НТСовцем, то это для меня And означает, что это человек толковый. Иммигранты, связанные с НТС – это люди, лучше осведомленные, широко мыслящие. Вот это мое такое восприятие НТС с которым я приехал в Свято-Троицкую семинарию в Джорданвилле. 

Я думаю, что здесь нужно обозначить какой-то опыт. Ты как раз сказал о том, что началось это где-то в Белграде. Я лично знал человека, который отвечал за закрытую систему. Закрытая система – это контакты с Россией. Но он был в «Белом движении» еще совсем молодым и потом попал в Югославию. Георгий Сергеевич Oкалович. Это был удивительный человек, по образованию электрик. И он мне рассказывал в свое время. К сожалению, эти ленты где-то в архиве пропали. Но я очень хорошо помню его рассказы. Значит, у него в молодости была гражданская война. А потом и это самое интересное, он ходил в 37-м году в Россию, преодолевая железный занавес. Рассказывал, как там был навален валежник невероятной высоты. Так что если прорываешся, треск стоит на весь лес. Он спрятал оружие где-то там потом и его стали искать. Он шел, увидел ситуацию – туман, подняли крестьян, прочесывают лес, а он где-то из кустов тоже поднялся и голос подавал, а потом отставал, отставал и, в общем, исчез. Они его не нашли. Он приехал в Питер, тогда Ленинград. Там жила его сестра, и он ее посетил. Она ему сказала: «Жора, зачем ты пришел? Я сейчас через два-три часа пойду в НКВД, скажу, что ты у меня был». 

После этого он остался все-таки под уголовным розыском, пробыл три месяца, точно не ручаюсь, даже, может быть, и больше. Он работал, у него была трудовая книжка, и он с этой трудовой книжкой через валежник и прочие преграды вернулся через польскую границу, и рассказал, что и как было. Другой такой опыт. 

Ведь в моей семье очень многие были членами НТС, начиная с Романа Николаевича Редлиха, старший брат моей мамы, и, конечно, моя мама. Мой папа еще во время войны был в руководящем круге. Также тети, дяди в Австралии. Зезин, муж моей тети Веры, Георгий Бонафеде, муж моей тети Наталии, тоже в Австралии. В общем, такая уже даже семейная лавочка, если хочешь. Но что с ними? Они приехали в Германию в 33-м году в октябре. Сейчас об этом можно прочесть в книге «Воспоминания соловецких узников», когда посадили моего дедушку в Соловецкий лагерь особого назначения. Это не значит, что именно в монастырь. Это огромная была территория. В какой-то момент удалось издать воспоминания моей бабушки, и там мы с сестрой и двоюродным братом Редлихом написали, как воспринималась наша бабушка, которая ездила туда на Соловки. И эти воспоминания опубликованы.

Она ездила из-за границы? 

Нет-нет, она ездила на Соловки. Деда посадили в 29-м году. Там это немножко описано, как и почему. Сперва он должен был подписать, когда пришла советская власть, что он как фабрикант ни в коем случае не будет ничем капиталистическим заниматься. Потом, когда пришел НЭП, его опять под угрозой расстрела заставили этим заниматься, хотя он подписал, что не будет. А потом 29-й год и пятилетка первая, и его посадили. Бедняга. И вот она посещала его с помощью Пешковой Екатерины. Смогла. 

Через Красный крест?

Красный крест и это еще комитет помощи политзаключенным. Такое было. Ей удалось получить разрешение связаться с родителями, которые через Кренгольмскую мануфактуру в Прибалтике уже были в Берлине. И это были люди состоятельные. Они выкупили семью: моего дедушку, мою бабушку и семеро детей, которые в большом количестве пополнили ряды. НТС уже существовал, но они позже к этому пришли. Такая семейная лавочка. Больше того, это же опыт Советского Союза, который приехал в Берлин в 33-м году. Но я там написал, что дед смотрел из окна факельные шествия [штурмовиков] СА. 

Вот в Берлин приезжает эта молодежь. Семеро человек разного возраста. Моей маме было 16 лет, она пережила этот арест и имела всякий разный опыт в самом Советском Союзе, тем более ее старшие братья. 

Мама 13-го года была?

Мама 16-го года. В 33-ом она пережила арест в России. И причем их уже, так сказать, переселяли. Очень были тяжелые условия. Об этом тоже есть книга. Там и про купеческий род Прове, сейчас забыл. Можно ссылку дать. А дедушка мой, когда в отель они приехали, увидел в Берлине эти шествия нацистские, конец 33 го года. Он смотрит из окна и говорит: «Ася, мне кажется, мы попали из огня да в полымя». То есть семья, и это в воспоминаниях написано, уже готовилась бежать. У них были рекомендательные письма в немецкое консульство в Иране. Ты помнишь о. Михаил Польский, он же в Иран убежал.

Так у них оппозиционный опыт тоже своеобразный был. И если почитать книгу, там видно, что Роман Николаевич Редлих, видимо, как-то в молодые годы еще в России обязался служить России и бороться с этим режимом. Когда он прибыл сюда на Запад, естественно, каким-то образом они там связались. И еще одна история. Это Александр Трушнович, убитый в 54 году в Берлине. Он умер в машине, когда его везли через Польшу в Россию. Это был невероятной силы человек. Он славянин. Боролся, то есть воевал на стороне Австрии, но перешел как словенец.

Он активно перешел. Там была целая группа. Из патриотических или прославянских соображений. Его воспоминания тоже опубликованы. Воспоминания корниловцев. Он был врачом, ему удалось скрыть свою деятельность в Белой армии, и он работал дальше врачом в Советском Союзе. Зинаида Никаноровна, его жена, была медсестрой. Вот так сложилось. И ее я тоже знал. Его я теоретически знал, но я уже забыл. Он меня лечил, когда я был совсем маленький. Благодаря ему я вообще остался жив. При родах были большие проблемы, и он случайно так спросил, как Ася. Когда выяснилось, что это плацента превия, и оба могут скончаться в таких ситуациях, сделали кесарево сечение, и все в порядке. С тех пор я живу.

Он в этом принимал участие?

Нет, он просто диагноз поставил, и моментально направил в больницу. Это 1950-й год. Потом у меня была грыжа, он меня лечил. Потом его захватили и везли в машине, и там он скончался. Ярослав Александрович, его сын, в 90-е годы получил доступ к его делу и узнал, где его в лесу захоронили в Польше. Получил его кепку, записную книжку, какие-то часы из ящика тогдашних КГБ, МГБ. И вот он прожил ведь как врач 20-е годы и начало 30-х. Его выпустили как югославского гражданина в 1934 году. В Белграде он вошел в контакт с НТС. И его сын Ярослав Александрович всю жизнь прожил с НТС. Но вместе с тем, если думать дальше, сюда же в Германию [во время Второй мировой войны] прибыло из Советского Союза около или больше 7 миллионов человек, которые постепенно сжимались, сжимались, сжимались. Киев ведь [немцы] эвакуировали насильно. И люди уходили. И сюда в Германию стекалась масса людей. Больше половины [после войны] были репатриированы добровольно или не добровольно. Вот об этом тоже рассказывали. Это все были советские граждане. Те, которые пережили коллективизацию и многое другое. У них были свои выводы. Вот мой отец, например, сам был комсомольцем, участвовал в коллективизации поначалу. Потом увидел, какие это формы принимает и вернул комсомольский билет. Вообще о папе можно было бы много чего рассказать. Он потом смеялся. Говорю, что я не понимаю, как это он так, ведь честный же человек. Он говорит: Я не понимаю, как они вообще меня потом не заметили, я же буквально в 30-31 году такой оппозиционный шаг сделал, ушел из комсомола. Но он потом был офицером в Хабаровске, вернулся и попал в Московский университет, был в Академии наук аспирантом. Потом уже попал на фронт. И когда он был военнопленным в лагере, тогда брат моей мамы оттуда его вытащил под маркой специалиста, потому что он был микробиолог по пивоваренный бактериям в том числе. И вот папа сказал об этом Роман Николаевичу в каком-то разговоре, доктору Роман Редлиху, который окончил философию в Берлинском университете и говорит по-немецки совершенно свободно с детства. И вместе с тем он член этой организации, которая в Германии запрещена и находится в подполье. И вот эта подпольная организация собирает себе единомышленников, в том числе в лагерях военнопленных. А ведь интересно, что в бараках военнопленных – офицерский состав русской армии, антисоветской армии. Они впервые после сталинских ужасов, то есть страха перед всем – везде стукачи и так далее –могут свободно говорить о своем политическом видении, как они воспринимают Россию. И там, конечно, были разные мнения. Одни говорят, что надо с Гитлером кончать, а другие говорят, что нужно сперва Сталина снять, так как у немцев нет шансов. И это очень интересный феномен, мне кажется, современной феномен. В России люди не понимают. Говорят все время, что вот если бы немцы нас победили, тогда бы был такой и сякой ужас нацистский. А о мнениях людей первого и второго года войны можно почитать. Кирилл Михайлович Александров, у него книга есть «Под немцами». Там партизанские отчеты. Там совершенно удивительные факты написаны тоже из архивов, что немцы, не имея толковой программы, быстро захватывают все это и их военные даже оставляют на местах коммунистов, поскольку они управленцы и так или иначе разбираются. Вот такой феномен. И партизаны пишут, что у нас нет никаких шансов. Почему Сталин в результате дал директиву, чтобы партизаны вредили населению. Чтобы вызвать удары немцев против собственного населения и рамках этой мести все-таки русское население больше бы поднялось против немцев. Поначалу военные вели себя прилично. Потом все стало все хуже и хуже. Понятно? В эту струю вливаются русские люди, которые убеждены в том, что Россия должна быть без немцев и без большевиков. Так называемый третий путь. И затем Георгий Сергеевич Околович появляется в Смоленске. Можно воспоминания смоленского мэра, бургомистра тоже посмотреть – какая была ситуация. Эти люди имели возможность общаться на разных уровнях с внутрироссийским населением. Кое-кто сидел. Знаю, так как работал с ней в НТС, Ариадну Евгеньевну Ширинкину. Она сидела в гестапо. Просто чудо, что осталась жива. Сколько именно были уничтожены нацистами НТСовцов? В Википедии написано, что вроде 150 человек. Я не могу это проверить, я такого не слышал. Это военный период. Заканчивается военный период насильственными выдачами. Это огромная кровавая трагедия русских людей. Но церковь, что особенно тебя интересует, переписывает людей, потому что по Ялтинскому договору надо было выдавать всех советских граждан, кто был на территории 39-го года. Опять возвращаюсь к моему отцу. У меня его метрика церковная с печатью написана совершенно безупречно на старой бумаге. Я потом узнавал, как это делалось. Ее еще надо в чай и потом гладить утюгом, чтобы бумага была старая. Печать, что он якобы родился в Харбине, и Артемов. Подлинная фамилия Зайцев. То есть я здесь сижу, по сути дела, Зайцев. А почему Артемов? Потому что прапрадед бондарь из Ростова-на-Дону пришел в Тырново покупать дуб, но влюбился там на Оке и так и остался. И папа, когда надо было решать, какую фамилию брать, решил, что Артем из Ростова. Значит Артемов. Моя мама секретарша с закрытыми глазами печатает на машинке. И вот они переписывают людей. Приходят самые простые крестьяне, чуть ли не в лаптях. И говорят: «Вот, барышня. Как нам сейчас? Говорят, что НКВД распустили, родина простила и все такое.» Она их спрашивает: «Как вас звать?» Он говорит «Артемов. Мама поворачивается, кричит: Саня, поди сюда, настоящих Артемовых посмотри, может быть, из них Зайцевых надо сделать». Вот докажи, что ты не верблюд. Это были сотни и сотни людей. Я знаю случаи, где целый лагерь 500 человек за одну ночь переписали на поляков. Но это было связано с владыкой Виталием [Устиновым], да? Вот о владыке Нафанаиле. Эту историю я знаю. Ярослав Александрович, молодой человек. Владыка Нафанаил эмигрант, а его отец же был обер прокурором, продавливал Всероссийский собор.

Потом был обновленцем.

Он Владимир, по моему. И владыка Нафанаил, его сын, молодой, достаточно энергичный, знает языки и прочее. Ему дали машину. У него была машина с флагом, бело-сине-красный, с одной стороны, с другой стороны британский. И когда они подъехали к тому лагерю, лагерь уже был закрыт. Каким-то образом он получил разрешение этим людям остаться. И Ярослав Александрович за рулем поворачивается и говорит: «Владыка, благословите таранить?» А владыка немного картавил по-особенному. Он говорит: «тарань во имя Отца и Сына, и Святого Духа». И тот врывается на этой машине. Людей уже погружают, а он выбегает, понимаешь ли, такой весь бородатый и с волосами Владыка Нафанаил, который тогда был архимандритом, и кричит: «Вам не надо никуда ехать, можете оставаться!» Люди застыли, вообще не понимали, в чем дело. Он понимал, что нужно что-то делать. И он схватил первого. Долой с грузовика. Долой! Баснословные истории. Мне рассказывали об этом люди, которые в этом участвовали. Когда-то он приехал в такой лагерь, и лагерь опустился на колени, как благодарность, что остались. Их же обманывали по полной. Потом, если взять, например, про Лиенц [где были выданы в СССР казаки бывшие на немецкой службе и их семьи], есть невероятная и тоже очень удивительная история. Книга «Это мы, Господи, пред тобою», она есть в Интернете. Я запамятовал имя автора. Евгения Польская. Она журналист и могла не ехать. Но муж ее из Лиенцевских офицеров, и их тоже обманули, вывезли, передали в НКВД.

Я не понимаю, все-таки это были немецкие военные тоже, во время войны в немецкой форме, коллаборанты. 

Все можно обдумывать и потом решать, присмотреться. Тем более что люди были с семьями. Я сейчас закончу с Польской. Как бывало с этими людьми. Разговорчики то уже прекратились в бараках со временем, потому что подсаживали шпиков. И атмосфера менялась. И я знаю случай человек даже бежал из Дахау, но ему прострелили пальто и взяли его еще во время обратно. Он был молодой, работал у крестьян, как говорят немцы, бауэры. Вот они ходили. Он приносил молоко. Потом, сразу после войны, его фильтровали, и оказалось, что двое человек из помещения, где он был, они с этими голубыми корешками были, то есть НКВДистами, или как их там называли. 

В немецком концлагере?

В немецком концлагере. И они ему сказали: Ты парень хороший, мы знаем тебя. Ты езжай, все в порядке. Но не живи в одном и том же месте в течение более, чем три года.

В России?

В России, да. Меняй место жительство. Что слышал, то продаю. Атмосфера менялась. Про Польскую вернемся. Она могла остаться, но приняла решение следовать за своим мужем. Это потрясающе описано. Ее, значит, в этот вагон. Как с ними обращались, понятно. Этот вагон, который следует в Россию, где-то в Венгрии остановился. Они высовываются, смотрят через зарешеченное окошко, и видит штабелями лежат расстрелянные люди. И вдруг она понимает, что может быть, мой муж там. И куда я еду? И зачем? И вот она приезжает в Россию, попадает в лагерь. Отсидела в лагере, нашла своего мужа. Они объединились и написали эту книгу. Возвращаясь к НТС. Это люди, которые тем или иным образом прошли через этот опыт и верили в то, что в России надо менять режим.

Мир НТС: «Если мы им покажем, что боимся, тогда они это сделают»

И они были, в общем, все чадами Русской Зарубежной Церкви. Именно вот этот момент, что НТС как внутри Русской Зарубежной Церкви. Приход во Франкфурте, как именно НТСовский приход, который создали солидаристы. То есть, что именно церковь была их частью. Отец Георгий Граббе, по-моему где-то в переписке, обращает особое внимание на Западный Берлин, потому что там особый статус, кто там будет служить. Не знаю, или американцы какое-то в этом тоже участие принимали. Вот с одной стороны в Нью-Йорке монархисты, с другой стороны в Германии солидаристы.

И тот же владыка Григорий Граббе, тогда еще отец Георгий Граббе писал ужасающие вещи про НТСовцов. Я читал, что разложено масонством там все. Да, у него было очень радикальное видение. И когда я прочел, мне это было немножко не по душе. Это было давно, конечно. На самом деле там были люди менее церковные, какой-то советский душок оставался, воспитанный в атеизме. Некоторая осторожность к церкви как к организации. Но были и люди совершенно церковные. И они активно себя вели. Философия, программа НТС – это фактически основы социальной доктрины церкви. Можно рядом положить программу НТС и одно в другое передается спокойно. Монархизм, монархия не отвергались. Были разные точки зрения на эту тему. Но в конечном итоге это воспринималось. Я потом это все воспринял, когда я уже стал членом НТС. Стал исследовать, а что такое этот солидаризм. Он был разный. Были  корни французские, но были корни и немецкие. Эти корни немецкие это, в общем, христианская демократия. Ничего нового. Даже у христианских демократов, ХДС,  у них в Германии это понятие солидарность присутствует. И известный экономист, социолог Освальд фон Нелль-Бройнинг, мы его с Михаилом Назаровым посещали под Франкфуртом в Оффенбахе и сделали интервью. Ему было тогда 90 лет. Это учение национал-эконома Генриха Пэша. Пять томов национальной экономии. «Национал-экономия», Генрих Пэш. Были и другие. Густав Кунтлях. Как экономисты, так и социологи. В общем, это достаточно современная тому времени доктрина. А мой отец занимался, будучи членом НТС, обучением офицеров в Русской Освободительной Армии. Он основывался на Бердяеве, Ильине, Франке. Семен Людвигович Франк, который где-то в 30-м году издал книгу «Духовные основы общества». И Лосский, Николай Онуфриевич Лосский. Он бывал у нас дома. Философ. Я еще помню, как он издавал свои книги в «Посеве». А его два сына, они богословы в Париже. [1]Это неверно. Владимир, старший сын, был выдающимся теологом, это правда, и жил в Париже, но преждевременно … Continue reading Тут даже в Париж можно протянуть лапу. Так что эта эмигрантская каша, она, с одной стороны, имеет резкие края, кое-где внутри страшное противостояние в политическом смысле и даже в церковном смысле. Если возьмешь Париж и Евлогия, и митрополита Антония Храповицкого, и владыку Анастасия, и вот все это противостояние юрисдикций. Но с другой стороны, это все совсем не так просто и очень сильно переплетено. Недаром Евлогий с Антонием помирились в 35-м году. Затем владыку Евлогия дернули в сторону, и потом он взял советский паспорт. Ему выдал его Богомолов в Париже. Это  же интереснейшая история.

Но это дало примирение 35-го года, то, что людям, второй эмиграции проповедовали Христа, а не юрисдикции. Чтобы людям было легче. Если бы этого не было… Ведь зарубежники объявили в 1926-ом году что евлогиевские таинства безблагодатны. Для отца Киприана (Пыжова), который был в Ницце, первая встреча с зарубежниками была, когда привезли Курскую-коренную икону. Его духовник отец Александр Ельчанинов подошел к иконе. И кто был с иконой из  Зарубежной церкви? Такой же маститый протоиерей сказал: «Отец Александр, снимите епитрахиль» (он в был в юрисдикции митрополита Евлогия).

Это горькие вещи. Сейчас немножечко, когда с Украиной происходит то, что происходит, мы видим, насколько бывают горькие вещи.

Выборы, выборы. Во время войны выбор: сидеть т.с. на руках, вписаться с немцами, против немцев. Что делать? Сейчас тоже выбор, такое время. Как? Кем быть?

Между молотом и наковальней? Ведь русские люди были совершенно брошены тогда. Но если вернуться к политическому аспекту НТС, то еще до 90-х годов логика привела к чему? Я прыгаю к концу 80-х, перестройка. Кто появляется? Христианские демократы. Виктор Аксючиц, Глеб Онищенко, Валерий Сендеров. Он просто сделал выбор за НТС. А в 72-м году, 4-го ноября, я помню была посевская конференция, скончался Юра Галансков в пермском лагере 17А. Как мы могли этим не интересоваться? Как можно было жить здесь на Западе и не искать соприкосновения? Вот Борис Георгиевич Миллер. Я у него жил и работал в Лондоне на НТС в 70-е годы. Он из сербской эмиграции, потом умер в России. Так он мне рассказывал первую свою встречу с моряками в Швеции в 50-е годы. Вот моряк. И тут Борис Георгиевич спрашивает: «А что бы ты хотел? Мы пойдем, поговорим. Что бы ты хотел?» Он говорит: «Хочу банан и Кока-колу». И когда он хлопнул эту Кока-колу, то у него глаза полезли на лоб из-за удивления. Ведь в Советском Союзе писали про Кока-колу ужасные вещи. Он говорит: «Это что за сироп? Чепуха какая-то у вас тут». Я сам имел такие же опыты. Были такие случаи, что нельзя даже цитировать. Вот Роттердам, моряки, мы ходим по улицам, передаем литературу. Иногда удается закатиться куда-то на хорошую беседу в ресторане, они знали, что мы там. Кто-то решил или получил директиву выйти на такой спор. И я помню, мы сидим и спорим. Он спорит, а другие слушают. В какой-то момент я сказал ему: «Вы тут хорошие аргументы приводите, но ведь люди то своими головами думают. Почему вы умолчали о том-то и том-то?» Я тогда был студентом восточноевропейской истории, поэтому кое-какие вещи про Вторую мировую войну мог привести. И люди интересовались. Я бы вообще по-русски, наверное бы не говорил больше, если бы я не имел постоянного общения с людьми, которые приезжают из России. Вот этот интерес был. А другая сторона деятельности, более такая очевидная – это печать. Информация из Советского Союза и возврат информации обратно в Советский Союз. Я в детстве пролистал, не то чтобы читал глубоко, но лежа на пузе… В соседней квартире жил у нас Светланин. Он был Николай Лихачев, но Андрей Васильевич Светланин. Курил страшно, а у него пачки лежали советских газет, и среди прочих «Крокодил». Я в детстве кроме Микки-Мауса прочел очень много «Крокодилов». И там, помню, были вилы в бок. Тризуб. А Тризуб – это был знак НТС. И вдруг этот тризуб превратился в четверозуб. Они замечали такие мелочи. И вот Андрей Васильевич в том числе, когда что-то происходило, а это был 62-й год… Об этом пишет Солженицын потом, как дети падали с деревьев, когда стреляли в воздух. В Новочеркасске там было восстание и забастовка.

Андрей Васильевич, читая советские газеты, вычитал, что там что-то чинят или зацепило какое-то строение, не знаю. Триумфальная арка или что-то в этом роде? Он говорит, что это танк. Это повреждение мог сделать только танк. Значит там были танки? Вот буквально лупой высматривали такие вещи, и поэтому «Посев» смог в 57-м году написать об атомном взрыве и катастрофе на Урале. Как это происходило. Учил эсперанто, встречался с эсперантистами за границей, шахматистами. Ловили всех, кого только можно. Мы были здесь, Наташа [супруга о. Николая] была здесь. Я также был в Мюнхене на Олимпиаде. Интереснейшие встречи со спортсменами, с туристами. Где-то можно отдельно об этом рассказать. Воспитание молодежи шло тоже в этом направлении. Конечно, я был в самом тесном, ближайшем кругу. Но в скаутах тоже присутствовал интерес. Конечно, можно сказать, инфильтрация. Что пытались везде, где только можно. Просто ты живешь в этой среде. Я, естественно, был у скаутов. И поэтому, когда я уже ушел из скаутов, я пошел в НТС. А потом, когда я стал священником, я, естественно, бы ушел из НТС. Когда возник вопрос стать священником, то мне было просто сказано, что есть низшее служение, есть высшее служение, что я потянулся в высшее служение. 

В НТС мое руководство сказало: Есть высшее служение. И мы, конечно, уважаем духовное попечительство душ. Если тебе это лежит, пожалуйста. Мы поехали на паломничество. После паломничества, уже на второй-третий месяц мы переехали к нынешнему владыке Марку, который, конечно, с НТС тоже был знаком. Но конкретно что присутствовало? Я уже рассказал про Александра Рудольфовича Трушновича, которого убили. Примерно в то же время приходит Хохлов Николай Евгеньевич убивать Георгия Сергеевича Окаловича. Я же с ним тоже потом многократно встречался в молодости.

А он прочел все, что мог прочесть там в МГБ о НТС. И пришел к заключению, в том числе под влиянием своей жены, что он убивать не хочет. Но как это сделать? Конечно, были правила, чтобы в одиночку не встречаться в те времена. Немецкие агенты должны были привезти оружие, сделанное Судоплатовым. Отравленные пули, стреляющие из папиросной коробки, специально разработанные, чтобы убить Георгия Сергеевича. На эту тему есть книга «Право на совесть». Не знаю, есть ли она в интернете, но в «Посеве» ее издавали. Автор Хохлов. Конечно, там ее редактировали. И вот Георгий Сергеевич один в квартире и Хохлов звонит в дверь и говорит: «Георгий Сергеевич, я пришел с задачей. У меня задание вас убить. Но я не хочу этого делать. Мне надо с вами поговорить». Я знаю Георгия Сергеевича. Я был отцом, когда нынешний владыка, совершал соборование, и он умирал. После этого он встал и жил еще пять лет. Я помню больницу, где это происходило. Ближайшие контакты с этими людьми можно было бы часами рассказывать. Георгий Сергеевич решился и поговорил с ними. Они выяснили, что можно сделать, чего нельзя сделать. Очень интересная история. Конечно, тут присутствовала «Центральная организация политических эмигрантов». Американцы старались после войны объединить вот эту антисоветскую эмиграцию. 

Тоже явно, что эта вся информация, конечно, использовалась и Центральным Разведывательным Управлением?

Я знаю достоверно о встрече, в которой участвовали мой крестный Евгений Романович Островский, брат моей мамы Роман Николаевич.

И Роман Николаевич, и Редлих, и Александр Николаевич Артемов, мой папа. И им предлагали деньги [сотрудники ЦРУ]. В какой-то момент Роман Николаевич сказал такую фразу, что мы против России ничего делать не будем. Такие задания мы не принимаем. Затем они решили уходить, потому что разговор становился бессмысленным. Американец говорит: «Если вы останетесь без денег, то вы ничего не сможете сделать. Вы не правы». «Без денег мы сможем сделать меньше. А без России и русских людей мы не сможем сделать ничего». 

Они выдвигали какие-то требования, условия, которые были неприемлемы. И тогда НТС, то есть руководство НТС, они сказали нет, «мы уходим, нам это не нужно».  Они встали и стали уходить. И тогда американцы сказали: «Подождите, подождите». Это происходило на вокзале во Франкфурте, и рядом была штаб-квартира ЦРУ. Но есть также перекрывающиеся интересы. И вот один из таких примеров – это литература. Американцы скупили большую часть тиража. А тираж из Парижа Кирилла Ельчанинова, распространялся даром по всей эмиграции. [2]Я упоминал здесь его родителя – протоиерея Александра. Кирилл возглавлял организацию Помощь верующим в … Continue reading И приезжали опять, скажем, эсперантисты, шахматисты, спортсмены, моряки. Если у меня, как у эмигранта, на полке стоит ГУЛАГ в любом количестве, я знаю, что Ельчанинов, когда я его раздам, пришлет мне новый. Тогда система работает. Это что? Это не шпионская информация, это не создание сети. Это мы работаем по своим интересам. Если им [ЦРУ] это почему-то интересно, мы готовы работать. Я, например, был на Радио Свобода, которое сейчас страшно испортилось. Просто ужасно. Вот совсем не то было, когда был там Евгений Иванович Гаранин, подлинная фамилия Синицын. Когда еще были там русские интересы. И мне предложили туда приезжать. Каждый день проповедь. «Приступая ко дню» это называлось. Духовные беседы. Хорошие или плохие – это уже другой вопрос. Я был тогда молодой. Но я не вижу, чтобы я в этом плане должен каяться в том, что я служил ЦРУ. Но деньги шли на радиостанцию откуда? Понимаешь? Поэтому это все очень объемно. Вещи меняются. Со временем очень сильно меняются. И сам НТС, конечно, изменился, поэтому в конечном итоге и развалился.

Сошел на нет. Тем не менее, то, что было сделано, вероятно, все-таки было сделано в верном ключе. От христианской демократии в России я не знаю, что осталось или куда пошло и куда еще пойдет. Это совершенно непонятно. Но тогда, когда я был маленьким, вот был Хохлов. Мы об этом, в принципе, знали. И когда я был маленьким, там был взрыв, 58-й год в Шпрендлингене. Там Павловы жили в этом доме. Ленька, мой старший друг, мне рассказывал, что вдруг ночью жахнуло, и он видит небо, звездочки. Полдома обвалилось, он двинулся с кровати, а кровать поехала к этой бездне. Он вывалился и ползком выполз из этой комнаты обратно. Я видел этот дом. И тогда Михаил Леонидовичу Ольскому пришлось собрать всех мам, потому что мы же еще девчонки и мальчишки. Моя бабушка учила этих эмигрантских детей грамоте. Я ей очень благодарен. История, литература, грамота. Вот поэтому я сын корректоров и редакторов – бабушка учила. Так вот собраны были эти мамы эмигрантских детей, и Михаил Леонидович говорит: «Время опасное, вы должны сопровождать своих детей в школу и обратно». И моя мама сказала. «Михаил Леонидович, если мы им покажем, что боимся, тогда они это сделают». Я сам отец, у меня внуки, и мне это понять трудно. Но я знаю, что я ходил пешком 6-летний по Франкфурту в школу и переходил улицы, где шли американские колонны грузовиков. Воняло страшно. Я маленький был, а эти выхлопные трубы у них высокие, у этих огромных грузовиков с белой звездой. Переходил штрассе, и там моя школа, начальные классы. Это реальность, в которой жили эти люди. Меня не было там, я был в детском лагере. А там, где мы в футбол играли в 61-м году, думаю в августе – как раз стену построили в Берлине в 61-м году – была брошена бомба. У нас был такой Николай, дальше не помню. Ему повезло, он нагнулся, чтобы зажечь папиросу. И когда бомба взорвалась, во всем квартале полетели стекла. Мы жили в том же квартале. Потом стали подметные письма писать нашему хозяину, чтобы выгнать Андрея Васильевича, Евгения Романовича Островского и этих поганых Артемовых. Мы занимали там три квартиры рядом с внутренним проходом. Выгоните их, потому что иначе следующая бомба будет вам. И этот несчастный немец, между прочим, нацист Альфред Лёйца хотел нас выставить, но суд защитил нас. По суду только мы остались. После этой бомбы сказали, что издательство должно выехать за пределы города. Поэтому «Посев» был на Мерлен Штрассе 24А, а после этого взрыва оттуда его убрали. Помогли тоже там участок приобрести. В Заксенхайм до сих пор этот дом стоит.

Там ничего не было – пустырь. Пустырь нам дали. Вероятно, с большой льготой продан он за деньги. И потом начали строить этот дом. Или еще вот «Грани», например, да? Это культурный журнал. Проект в немецком Министерстве культуры. Получают какие-то деньги.

Немецкое Министерство культуры. Вот эти переплетения. Но когда строили этот дом, там нас, мальчишек, муштровал Георгий Сергеевич Окалович. Я помню, как себе отбивал руки от батареи, потому что штукатурили, не покрыли батареи, и надо было штукатурку с батарей счищать железными щетками, потом их красить.

Георгий Сергеевич Окалович там руководил. И мы там. Немножко нам платили, мы там чистили. Мороз был. Я немножко Шухова вспоминал. Я же тогда читал Ивана Денисовича.

И в это время, когда еще не закончено строительство, появляется такой чемоданчик, который тикает. Мама моя спрашивала потом Георгия Сергеевича, который был электриком. Георгий Сергеевич этот чемоданчик обезвредил. А мама спрашивает его: «Вы что, знали, как эти бомбы работают?» Он говорит: «Ну, не прямо так знал, но некоторое представление имел. А что я буду ждать, пока полиция приедет, а она взорвется?» Но открыл такой чемодан же! Он был готов на такое дело.

То есть, он как бы уже умер в общем.

Вот это действительно верующий православный христианин. В Шадеке, где мы как беженцы поначалу жили… Это 51 или 52-й год. Я родился в 50-м там. Так вот, подъехала машина к его жене, и ее стали на улице брать. Но не удалось, потому что там народ еще где-то был и она отбилась. А наш хозяин старик Шлоссер потом сказал маме и папе: «У меня под кроватью топор. Если кто придет в задние комнаты, там, где мы жили, беженцы, я буду вас защищать». Немец. Вторая бомба в 63-м году. Такая эмигрантская веселая жизнь.

Которая взорвалась, вторая?

Нет. Первую они перебросили через забор. В 61-м, но не добросили. Она взорвалась там, где во дворе мы мальчишки играли в футбол. Это было ночью. Они пробрались через двор соседнего дома с другой улицы.

Его видел человек, который там был сторожем, Николай, да. Он нагнулся, чтобы папиросу зажечь, и стекло перелетело очень удачно через него. Там потом был ветер и мой папа пытался как-то защититься от ветра занавесками. Он даже стал инвалидом, но только по собственной нерасторопности, так как встал на стул и хотел закрепить эти занавески. И потом этот стул сдвинулся, а он упал и повредил себе ногу. Стал инвалидом вследствие советского нападения, можно сказать. Но я помню этот кратер, его залили бетоном. И там дальше немножко не уверен. Я уверен, что у Павловых был Крым. Это была страшная собака, она молчала, но могла разорвать. А потом появился Лорд. Он был лающий, наверное, менее эффективный. Там была защита. Защита была увеличена в разы после этой бомбы. Конечно, и колючая проволока, и уже в футбол не играешь, там Лорд гоняет. Сын Поремского, Алексей Владимирович Поремский. Алеша. В детстве его знал. До сих пор живет его жена Ольга и дочь священника. Ему было, наверное, 25-26. Оле был где-то 21-22 года, и по всей очевидности, но доказать это невозможно, там замяли дело. У него на повороте на Цеппелин во Франкфурте сломался руль мотоцикла, и он слетел и разбил себе голову чуть ли не о фонарный столб. Она еще его видела в реанимации. Он ее узнал и умер. Вот так особенно это не педалировалось, но факт. Этот мотоцикл я тоже видел. Еще был один парень со мной в школе, в той же школе, где учился мой двоюродный брат и где учился будущий митрополит Марк – Энгольц Шуле. Это гимназия. Там был Игорь Черезов. Его отец тоже в НТС. Он был захвачен и увезен в Россию. Оттуда потом были открытки, что все в порядке и приезжайте. Но что значит в порядке и приезжайте? Там была такая фраза примерно, я сейчас точную формулировку не скажу, что жалею, что со мной Осты не было. А Осту я видел только с намордником. А он был захвачен по всей очевидности в восточном парке. А гулял бы он с собакой, она была бы без намордника. А что это за Оста, наверное, КГБ не сообразила. И он это так написал, что мне говорили, что это явный сигнал, что нет, дорогие, тут, конечно, несладко.

Я слышал от протодиакона Иосифа Ярощука, что были люди, которые после войны перешли в СССР из Марокко по заданию НТС, но так и не вернулись оттуда. Но я помню, мы с вами были в 90-м году в Берлине, еще только стена была разрушена. И западные немцы шутили, «что если мы бы могли, мы бы сейчас сами построили эту стену». Потому что чуть не сразу появилось много новых проблем. И вот, как я вижу русское зарубежье – было легко любить какую-то Россию, которую каждый лепил, как он ее понимал. И когда эта Россия сидит перед тобой… Я помню у нас законоучитель в Джорданвилле, замечательный священник, отец Георгий Скрынников, у него русский язык был такой, что ты не знаешь, откуда он родом. Но он был из Сербии. И вот он говорил: «Это не русские люди, это не русские люди». Как раз на наш класс 90-го. И он нас любил, замечательно относился. Но вот такая встреча получилась. Это уже отдельная тема, конечно. Но вот именно я, просто чтобы закончить, видел, что НТС как-то оказался в гуще всего этого и себя не отделял от России. У него не было никаких счетов к этим людям, которые там жили. Он как бы хотел служить России. 

А как можно было служить? По идее это словом. Я сам и переводил на немецкий язык, и читал, и печатал эти самые фотоленты. Так сказать деликатно, это же копии. Фотографируют четвертую копию, Эрика берет четыре копии. Машинка Эрика называлась. Кто-то фотографирует в России, потом этот фильм вывозится. Впоследствии я даже имел прямое отношение к вывозу таких фильмов и тайников. Фильм потом печатается на бумаге, а затем машинистка перепечатывает. И вот в книге Василия Гроссмана «Все течет» есть опечатка про потребительные органы. Это не потребительные органы, а истребительные органы. Но машинистка, которая увидела квадратик и кружочек, прочла не из, а по, потому что там бледное все было, сливающиеся. Например, еще такая работа «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова. Все вырезанные цензурой места вставляются курсивом. После этого, кажется, «Мастер и Маргарита». Мы вывозим. Я говорю условно мы – НТС, «Посев» – мы вывозим только те места, где вырезанные цитаты. И вот моя мама сидит и сверяет роман, и думает куда бы это вставить? И некоторые вещи там очень интересные. Цензура, например, написала, что там какой-то из героев швейцар у входа что-то говорит труся. Но она переделала на «Трус я», потому что это тема трусости в «Мастере и Маргарите». А цензура переделала в труся. Смягчение темы. Там очень тонко. Леонид Ржевский, литературовед на эту тему тоже писал книгу, как это происходило тогда. Убрать преграды цензуры, запреты на мышление. Свобода мысли. Та же Библиотечка солидариста, которую Роман Николаевич Редлих делал. Кого там выбрать? Ильин и Франк, я уже их называл. Бердяев. И в маленьких книжках это все отправлялось в Россию. Мы вывозили.

Вот Зоя Крахмальникова по благословению владыки Антония Барташевича Женевского и Западноевропейского. Контакт. Но я знаю, кто к Зое ездил. И к Феликсу, и к Зое. Моя мама в прямом контакте была там. Или Владимов, Георгий Владимов. Тогда в 72-м году, кажется, они создавали ВААП [Всесоюзная организация авторских прав]. То есть, авторов всех загоняли куда-то в организацию советскую Солженицына топить. Но потом, когда Солженицын приехал в Цюрих, мы, естественно, с ним тут же встречались, потому что мама наработала шеститомник посевский. Потом он оценил ее способности, и она не просто в Вермонт ездила, они семейно там работали над его рукописями. У нас лежат еще ее поправки, его поправки на «Раковый корпус».

Я вам не отправил ее поправки к «Православной Руси», что она мне присылала. Я вам пошлю ее корректорские знаки. Она брала номер «Православной Руси» и его правила. Было очень здорово. 

Жена Романа Николаевича Редлиха, Людмила Глебовна из Сербии. Их историю отдельно пусть кто-нибудь расскажет. Но ее отец, он ушел в Россию. Она узнала, где-то под 2000 год как он погиб там. Глеб. Такая фамилия – Скуратова. Была Скуратова. И она смеялась. Говорит: «Аська», моя мама, «когда помрет, то у нее в могильном камне, надгробии будет щель, как в почту. И с другой стороны опять щель». То есть, спереди запихиваешь рукопись в щель, а из под земли вылезает через надгробный камень во вторую щель отредактированная рукопись. И философски, и духовно это просто была потребность людям помогать жить своей жизнью. И духовной, и душевной, и литературной, и философской. 

Беседовал протодиакон Андрей Псарев

Ссылки

Обращение к участникам конференции «Научный православный взгляд на ложные исторические учения»

Протоиерей Николай Артемов, “Спор о власовском движении: Шаг в сторону выяснения”

Монархия и Царь: Интервью с Митрополитом Марком и протоиереем Николаем Артемовым

Протоиерей Николай Артемов, “Русское церковное зарубежье: Копенгаген 1987-1988”