Эта статья изначально была частью задания по предмету «Русская зарубежная церковь, ее история и идентичность» в Свято-Троицкой духовной семинарии.
Статья задумывалась как сборник не только моих собственных воспоминаний о нашем дорогом иеромонахе Александре, но и воспоминаний всех тех, кто хорошо его знал. К сожалению, собрать все истории за короткий промежуток времени до окончания Свято-Троицкой семинарии не получилось. С болью в сердце я заранее прошу прощения у всех, кто знал его лучше, чем я, кто мог бы лучше рассказать о его уникальном характере и пастырской любви. Да упокоит Господь его душу!
1 мая 2024 года,
Джорданвилль, Нью-Йорк
Музыкант, ставший священником
Никогда не забуду, как встретил человека, который впоследствии стал моим духовным отцом. Это был 2017 год, Великий пост, я испытал внезапное желание посетить православный храм и впервые в жизни побывал на Литургии преждеосвященных даров в храме святой Марии Египетской в Розуэлле, штат Джорджия. А после литургии меня представили моему будущему духовному отцу, тогда протоиерею Иоанну Таунсенду (он еще не принял монашеский постриг), и иеромонаху Александру, которому я впоследствии тоже буду часто исповедоваться. Я пожал ему руку, он назвал себя, а потом с улыбкой и с сильным акцентом добавил: «Литургия, которую мы только что служили, датируется V веком. Вот так-то!» По сей день я никогда не слышал, чтобы кто-либо из священников, не говоря уже об иеромонахах, описывал свою радость от богослужений такими обычными словами и так искренне. Таким был отец Александр: простой, несколько эксцентричный, но радостный монах, полностью преданный Церкви.
Как такой человек оказался в приходе Русской Православной Церкви Заграницей в Северной Джорджии, к тому же под управлением истинного южанина — родившегося и выросшего в Джорджии отца Иоанна Таунсенда? Путь, который привел отца Александра к служению Церкви, как и сам он, уникален. Отец Александр родился в Киеве 5 июня 1963 года, был крещен там же в возрасте двадцати пяти лет, после того как отслужил радистом в советских военно-воздушных силах.
Окончил Киевскую муниципальную академию музыки им. Глиэра по курсу гитары. В то время, по словам о. Александра, в России многие люди возвращались в Церковь, и массовые крещения проводились без особой подготовки. Он был одним из таких некатехизированных людей. Однако, несмотря на отсутствие духовного образования, все больше сближался с Церковью.
Однажды он рассказал мне, как прогуливался где-то по территории женского монастыря, возможно, относящегося к Киево-Печерской лавре, и, проходя мимо одной из келий, услышал голос, доносившийся из открытой двери или окна. Я отчетливо помню, как он повторял эту женскую трескотню: «Смотрите, священник идет, священник идет!» Он огляделся и никого больше не увидел. Тут же из келии выбежала какая-та старица-монахиня и сказала ему: «Ты будешь священником!» А он подумал: «Ну конечно», — и продолжил жить своей обычной жизнью.
И можно ли его винить за такие мысли? Он был молодым музыкантом, который разочаровался в советском обществе конца 80-х. Его жизненный путь продолжался, сначала он выступал с бродячим цирком, затем в составе ансамбля где-то в Еврейской автономной области на Дальнем Востоке, а позже присоединился к группе музыкантов, исполняющих традиционную музыку на идише. Группа распалась во время визита на Святую землю в 1990 году, где о. Александр, находясь у Стены Плача, по настоянию своих друзей написал письмо Богу: «Боже, помоги мне, я чувствую, что в моей жизни все пошло наперекосяк».
Год спустя он прилетел в Америку, друг пригласил его отпраздновать свою первую в жизни Пасху с отцом Иоанном Таунсендом, который радушно принял этого странного молодого человека в своем доме. Отец Александр рассказывал, что в то время знал менее 400 слов на английском, но выучил язык по фильмам (он любил фильмы о гангстерах и особенно таких актеров гангстерского кино, как Джо Пеши и Роберт Де Ниро), а также общаясь с матушкой Варварой Таунсенд. Отец Иоанн помог ему встать на ноги, и в итоге он стал чрезвычайно успешным гитаристом в Атланте, играл традиционную латиноамериканскую, а также цыганскую и восточноевропейскую народную музыку.
Он заработал на этом шестизначную сумму! Но я должен подчеркнуть, что о. Александр не играл только за деньги, ему по-настоящему нравилось то, что он делал. Однажды он описал мне дух группы: они играли не ради популярности, денег или чтобы раздуть собственную гордость, а просто ради самой музыки. Было какое-то блаженное состояние, которое не отпускало его до самого конца и заканчивалось, как только первый человек начинал аплодировать. Слушая его альбом Sasha — Percussionata Project, вы можете почувствовать душу о. Александра: он действительно хотел дарить радость своим слушателям, он хотел, чтобы вы забыли о заботах этого мира, он хотел плакать вместе с вами, он хотел поднять вас на руки и показать вам красоту жизни. Нетрудно понять, как такая душа была готова взять на себя ответственность за своих ближних.
Отец Александр давал лучшие концерты в Атланте, и его успех позволили бы ему переехать из Джорджии в Нью-Йорк. И именно тогда, в 2009 году, о. Иоанн Таунсенд сказал, что ему нужен двуязычный священник для прихода и что они с блаженной памяти митрополитом Иларионом решили, что Саша, как его ласково называли, подходит для этой роли лучше всего. Александр смиренно согласился. Он продолжал заниматься музыкой, чтобы прокормить себя, но теперь очень следил за собой, не допускал ругани, богохульства или каких-либо глупостей на своих концертах и выступал в рясе и с крестом! Его настолько уважали, что менеджеры концертов выполняли все его требования, тем более что для него уже был не важен ни успех у публики, ни деньги.
Больше не «Саша»
В 2015 году он принял монашеский постриг и перестал играть. Разве что иногда брал в руки гитару, на каких-нибудь специальных мероприятиях для друзей или для себя. Но даже в эти моменты он прекрасно осознавал, что его страсть к светской музыке противоречила его монашеским бетам. Один из прихожан как-то рассказал мне такую историю. Как-то раз, когда он музицировал для себя, кто-то узнал его и начал кричать: «Это Саша! Саша играет! Привет, Саша!» Он тут же перестал играть и ушел. Он больше не был Сашей, он был иеромонахом Александром.
У меня был похожий опыт на одном из наших ежегодных осенних фестивалей. Отец Александр только что закончил выступление с нашим диаконом отцом Иудой, игравшим на саксофоне. У меня была небольшая роль — объявить, кто выиграл приз в лотерее. Я взял микрофон и сказал: «Да, не каждый день можно услышать, как русский монах исполняет бразильскую музыку». И тут же сквозь смех о. Иуды услышал, как о. Александр четко и резко произнес: «Нет, нет…» Я неловко закончил свое объявление и через некоторое время подошел к о. Александру, смущенный, желая попросить у него прощения. «Федя, все в порядке, не волнуйся об этом. Но я монах, я не могу привлекать к себе внимание. Мне даже не следовало выступать тут перед всеми. В итоге мне придется полностью отказаться от музыки, но пока я выступаю на небольших мероприятиях, подобных этому, с благословения епископа».
Запечатлевая Свою душу в Церкви и богослужениях
Его художественную душу невозможно было загнать в клетку, и он стал настоящим человеком эпохи Возрождения в том, что касается православного искусства. Наиболее очевидным проявлением этого была, пожалуй, иконопись. О. Александр создал иконы и расписал стены в церкви святой Марии Египетской в джорданвилльском стиле. Он питал большую любовь и уважение к Джорданвиллю, хотя порой весьма критически относился к царящей там иногда мрачной атмосфере. Хорошо помню, как всякий раз, когда он начинал новый этап росписей в рамках подготовки к освящению церкви святой Марии Египетской в 2020 году, он говорил что-нибудь вроде: «Видите эти звезды на темно-синем потолке? То же самое изображено на крыше нефа в Джорданвилльском соборе», «Этот рисунок из цветов и виноградной лозы перекликается с тем, что изображено на стенах в Джорданвилле» и так далее.
И хотя отреставрированный храм святой Марии Египетской действительно имеет уникальный и красивый стиль, в нем чувствуется джорданвилльский колорит, и все это благодаря о. Александру. Здесь я еще должен упомянуть, что, когда он не болел, а это случалось все чаще и чаще перед концом, он всегда работал. Почти никогда нельзя было прийти в церковь в будний день или позвонить ему и не услышать, что он занят чем-то, в чем я с его радостного приглашения тоже могу принять участие. Помню, как однажды я позвонил ему, просто чтобы узнать, как дела. Он был очень напряжен. «Отче, все в порядке? Что-то случилось?» — «Извини, брат, я стою на вершине 30-футовой лестницы с кистью в руке. А трубку взял, чтобы убедиться, что у тебя не чрезвычайная ситуация». В конце концов в церкви не осталось ни одного местечка, где бы не чувствовалось его прикосновение. Интерьер церкви в том виде, какой он есть сейчас, от алтаря до нефа, совершенно изменился по сравнению с тем, каким он был раньше, за несколько лет до его смерти.
Исключительно красивым было и его пение — не столько из-за звучания, сколько из-за того, как чувствовался смысл, который он вкладывал в слова, которые пел. Как и в свою музыку ранее, он действительно вкладывал всю душу в слова песнопений. Лучшим примером было «Да исправится молитва моя». Это был не просто гимн, который могли услышать все остальные, это было похоже на его личную молитву Богу, которой он делился с нами. Для меня с тех пор, когда я еще был прихожанином церкви Святой Марии, Великий пост — это в первую очередь Литургия преждеосвященных даров и то, как о. Александр читает «Да исправится молитва моя» и молитву святого Ефрема.
Недавно я прочел некролог, написанный Мэрилин Мэйр, одной из подруг о. Александра, с которой он сотрудничал, когда еще был музыкантом. Она играет на мандолине. Она пишет, что он был «требовательным» музыкантом[1]. И это правда. Когда он служил, то немедленно обрывал и заставлял замолчать любого, кто фальшиво пел. Иногда перед началом богослужений, на которых должно было петь духовенство, он предупреждал: «Лучше петь будут только те, кто умеет петь. Спасибо вам», при этом глядя в глаза и озорно улыбаясь людям, на которых еще недавно шикал.
Его аккуратность проявлялась и в служении. Он мягко поправлял ошибки отца Иоанна при произношении некоторых ектений на церковнославянском, вплоть до ударений. Эта точность также помогла ему уловить уникальный литургический стиль Джорданвилля, и во время своего служения в Свято-Троицком монастыре он старался запомнить все, что ему понравилось, в мельчайших деталях и привезти с собой в Атланту. Когда я переехал в Джорданвилль, чтобы учиться в семинарии, я стал для него прямым связующим звеном и время от времени даже записывал отдельные фрагменты богослужений, чтобы он мог использовать это для служения в недавно созданном скиту Оптинских старцев, который до сих пор находится рядом с храмом святой Марии Египетской.
Русско-украинско-американский священник-монах
О. Александр был настоящим монахом, несмотря на то что большую часть своей короткой монашеской жизни не был привязан к монастырю. Трудно представить, насколько это, должно быть, было для него тяжело. Я вспоминаю, как по крайней мере однажды он сокрушался по этому поводу, но принял это как Божью волю. Розуэлл — отнюдь не тихий пригород на дальнем юге, это оживленный город. В конце концов, и церковь святой Марии Египетской находится рядом с главным шоссе штата. И хотя он вел монашескую жизнь, насколько это было в его силах, преодолевая собственные трудности, он всегда чувствовал себя недостойным, меньшим по сравнению с другими монахами. Когда он рассказывал мне о своих субботах в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, то часто повторял: «Вот отец такой-то — настоящий монах. А у отца такого-то происходит то-то и то-то, но он никому не рассказывает и не жалуется. Настоящий монах!» Слава Богу, его желание вступить в монашеское братство исполнилось за несколько лет до смерти, когда митрополит Иларион благословил основание скита святых Оптинских старцев.
О. Александр идеально вписался в многонациональную среду прихода святой Марии Египетской и приложил немало усилий, чтобы сохранить его открытый и миссионерский характер. Он был большим любителем русско-украинского наследия, глубоко почитал русских святых и тепло вспоминал свою родину. При этом он ни в коем случае не был славянским шовинистом. На самом деле, он даже ругал священникоа, которые знали английский, но служили на церковнославянском, потому что считал их долгом нести веру американскому народу. Он, конечно, произносил славянские возгласы и ектении, но я никогда не слышал, чтобы он совершал всю литургию целиком на церковнославянском. В интервью Татьяне Веселкиной для журнала Orthochristian.com он так описал себя: «Я русско-украинско-американский священник, который пытается привести людей к православию. И я стараюсь делать это только с любовью»[2].
Сколько вы знаете русских священников в Америке, которые называли бы себя не только русскими, но и американцами? Это ни в коем случае не укор в адрес этих священников. Стал бы я когда-нибудь называть себя русским священником, если бы переехал в Россию? Нет. Но любовь о. Александра преодолела огромную культурную пропасть между этими странами, и он чувствовал себя комфортно, называясь американцем.
Он любил всех и считал своей миссией приводить людей ко Христу любым доступным способом. Он ни в коем случае не был публичным проповедником или катехизатором, но привел в Церковь очень многих благодаря своему искреннему, любящему характеру и личному жизненному примеру. Есть такой негативный стереотип о православных священниках, особенно распространенный среди светских россиян: обычно это холодный, жесткий, неприступный священнослужитель. О. Александр рушил все подобные представления в момент знакомства, благодаря своему простому, более-менее грамматически правильному английскому языку, слегка приправленному использованием американского сленга, хорошему чувству юмора, которое он часто использовал, своей искренней улыбке и теплым объятиям, в буквальном смысле слова.
Он очень любил обниматься. Думаю, ему, вероятно, принадлежит рекорд Гиннесса по количеству объятий, совершенных русским мужчиной. Он привел многих людей ко Христу, проявляя искреннюю любовь к ним. Даже если он видел, что люди не готовы к обращению, он все равно общался с ними как простой человек, каким и был, он не пытался надавить на кого-то, чтобы заставить прийти в Церковь.
Помню, как однажды о. Александр в шутку сказал мне, что он «крестный отец всех евреев, принявших православие в Атланте», или что-то в этом роде. Думаю, можно простить ему это преувеличение. Он крестил 15–20 русских евреев, если я правильно помню, и для него это было большой радостью. В наш приход со временем пришло несколько чернокожих американцев, и он, не желая делать из мухи слона на публике и ставить в неловкое положение наших новых прихожан, наедине шепнул мне, как сильно это его обрадовало, потому что это ручеек, который мог привести к дальнейшему пополнению общины.
Его чувство юмора, хотя, возможно, и во всем уместнное для иеромонаха, также заслуживает внимания. Он любил веселить людей и с помощью смеха сближать их с Церковью. Значительная часть шуток касалась его самого. За несколько лет до своей смерти ему пришлось довольно долго носить повязку на глазу, и как-то за ужином у моих родителей он пошутил: «Позвоню в Голливуд, когда они в следующий раз будут снимать фильм о Джеймсе Бонде. Я русский, у меня повязка на глазу, я хожу в черном — да я идеальный злодей для Бондианы!» Хотя было видно, что монашеские обеты давали о себе знать. Когда он чувствовал, что зашел слишком далеко, иногда хлопал себя по голове или зажимал рот рукой и говорил: «Ох, простите меня! Когда же я наконец заткнусь?»
Он искренне интересовался тем, как у всех дела, всегда сочувствовал проблемам. Для него было невыносимо оставить духовное чадо без ободрения или не дав ему утешения в печалях. Помню, когда я звонил ему по телефону, он сразу же понимал, как я себя чувствую, и говорил: ««У тебя хороший голос, брат, слава Богу! Как дела?» Или: «Нет-нет, Федя, ты какой-то подавленный, что происходит, брат?» Он при каждом удобном случае ставил благополучие других людей выше своего собственного и очень переживал за души тех, кто был на пути к отступничеству или отходил от Церкви. Я снова и снова вспоминаю примеры того, как проявлялась любовь отца к приходу и другим людям, я мог бы продолжать вспоминать, как он любил детей, как он знакомил людей на приходе друг с другом, чтобы завязались новые дружеские отношения, и так далее, но боюсь, тогда эта статья превратится в небольшой роман. Скажу лишь, он действительно имел в виду то, что сказал: он пытался привести людей к православию «только с любовью».
Говорить правду, даже если она горькая
Иногда о. Александр выходил из себя или мог быть очень упрямым и настойчивым. В разгар эпидемии COVID моей работой было ходить по церкви и наклеивать крестики на пол на расстоянии 6 футов друг от друга. Эти крестики обозначали места, где миряне могли стоять в соответствии с карантинными правилами, предписанными законом. Я был ленив и не соблюдал четко расстояние, многие из отметок были, возможно, на несколько дюймов или на полфута ближе друг к другу, чем нужно. Отец Александр все проверил и сразу же отчитал меня. Когда я возразил, что расстояние все равно достаточное, он решительно ответил: «Нет, брат, это важно! Тебе все равно, но если сюда приедут санитарные инспекторы и увидят, что между крестиками не 6 футов, им будет не все равно! Ты хочешь, чтобы церковь закрыли? Хочешь увидеть, как нас с отцом Иоанном арестуют? Переделай все!»
После начала прискорбного конфликта между Украиной и Россией планировалась акция протеста против России, которая должна была состояться прямо во время воскресной Литургии в храме святой Марии Египетской. Конечно, если бы организаторы хорошо знали этнический состав славянской части общины Святой Марии, которая состояла наполовину из русских, наполовину из украинцев, они, возможно, пересмотрели свое решение. В любом случае, услышав эту новость от о. Иоанна по телефону, я сразу же начал беспокоиться о реакции моего духовника на такое событие. Закончив разговор с о. Иоанном, я сразу же позвонил о. Александру. Я думал, как перейти к истинному смыслу телефонного разговора, а он был явно взволнован. После нескольких неудачных попыток завязать светскую беседу я, наконец, перешел к сути: «Итак, отче, отец Иоанн сказал мне, что скоро состоится какая-то акция протеста…» «Да, Федя, я собираюсь пойти туда и показать им настоящего украинца! Собираюсь рассказать им обо всем и буду говорить по-украински». Было бесполезно пытаться отговорить его, он был слишком увлечен тем, что происходило в его родной стране с 2014 года, и я знал, что только насильно заперев его в комнате, я смогу удержать его от встречи с протестующими. Слава богу, в тот день пошел дождь, и протестующие в итоге отменили мероприятие.
Иногда он был очень вспыльчив и не сдерживал себя. Он терпеть не мог непослушания, своеволия или любого другого открытого проявления гордости и всегда следил за тем, что «всё должно быть благопристойно и чинно» (1 Кор. 14:40). Хотя, слава Богу, какие-то нестроения были редкостью в нашем приходе, он, тем не менее, был первым, кто в таких случаях начал действовать. Группа новообращенных вместе с о. Иоанном сидели после воскресной Литургии и обсуждали различные духовные темы. О. Александр вошел в тот момент, когда один из новообращенных оборвал о. Иоанна на полуслове, и именно он, а не о. Иоанн, немедленно поправил его. Никакой грубости, никакой обиды, только простое, но краткое и выразительное замечание, часто сдобренное юмором, чтобы смягчить удар. О. Александр обычно ревностно защищал о. Иоанна и был очень чувствителен к людям, злоупотреблявшим добротой о. Иоанна. Такова была его любовь к нему.
Если люди за чашкой кофе начинали обсуждать политику, даже не злясь при этом друг на друга и не волнуясь, о. Александр все равно быстро вмешивался и «разнимал их»: «Братья, вы знаете правило обсуждения политики. Давайте сменим тему. Как Путин и Трамп повлияют на ваше спасение? Давайте лучше поговорим о духовной жизни!»
Он высказывал свое мнение, только когда считал, что это необходимо, но не в случае, когда мог ранить чью-то душу без всякой причины. К нам на приход регулярно заезжала профессиональная попрошайка, женщина в форме медсестры, которая ездила на «мерседесе» и при этом просила подаяния. О. Александр подходил к ней, доставал свой мобильный телефон, заходил в банковское приложение и открывал банковскую выписку, а затем показывал задолженность по кредитной карте: «Я отдам тебе все, что есть тут (на его почти пустом текущем счете), если ты поможешь мне с этим (его задолженностью по меньшей мере в несколько сотен долларов)». Долги, как правило, возникали из-за его щедрости. Что касается меня, молодого человека с незаконченным образованием, он всегда исправлял мои дурные привычки мягкими, часто шутливыми наставлениями: «Брат, перестань все время трясти ногой, успокойся! Ты и меня заставляешь нервничать», «Ты продолжаешь делать то-то и то-то, поэтому тебе придется постараться, чтобы найти жену, которая сможет тебя терпеть», «Эй, и как тебя еще не арестовали за такое вождение?»
Его настойчивость и энтузиазм помогали ему в служении. Он часто говорил людям, которые околачивались в церкви, но еще не полностью посвятили себя ей: «Брат/сестра, пора. Давайте покрестим вас». И часто они ловили его на слове и в конце концов по-настоящему принимали веру. Он делал так не только при крещении, но и при рукоположении, постриге и других важных вехах в духовной жизни людей. О. Михаил Беляков из церкви святой Марии Египетской однажды рассказал, что вскоре после того, как он был рукоположен в сан диакона, о. Александр начал обучать его далее и обычно говорил: «Итак, когда ты станешь священником, тебе нужно остерегаться того-то и того-то…»
Смирение
Хочу подчеркнуть, что он действительно стремился к смирению. Он никогда никого не называл «сын мой» или «дочь моя». Он как-то признался мне, что пробовал так делать, но ему это просто показалось неправильным, и поэтому все были для него братьями и сестрами. Он даже мог использовать себя в качестве негативного примера, когда в духовной борьбе у нас с ним были общие ситуации, которые делали нас похожими не как личностей, а с точки зрения духовной жизни. Он также хотел научить меня, каково это — быть священником, потому что в течение некоторого времени открыто готовил меня к поступлению в семинарию и был убежден в моем будущем священстве. Кроме того, он видел, что я все еще наивно считаю священников «суперменами», даже спустя несколько лет после крещения.
Помню, как однажды назвал его своим духовным отцом, а он строго сказал мне: «Нет, я не твой духовный отец. Не называй меня так даже за глаза. Отец Иоанн — твой духовный отец, а я просто тебя исповедую. Духовный отец — это человек с многолетним опытом, человек молитвы, настоящий священник». Месяц спустя я решил еще раз проверить его убеждение и спросил его, как по-русски называется духовный отец. Он уловил мое лукавство и сказал: «Это духовный отец, но, брат, на самом деле, не я твой духовный отец, а о. Иоанн. Я твой исповедник».
В минуты откровенности, когда мы оставались наедине, он рассказывал о том, каково это — быть священником, о всех трудностях и так далее. Он вновь приводил себя в качестве отрицательного примера и умолял меня: «Не будь таким, как я. Будь лучше меня. Какой же я священник?»
Духовная жизнь
Его вера была простая, и хотя он никогда не посещал семинарию, многие отмечали, что его богословское образование было на уровне многих священников, которые там учились. Как я догадался, это было связано с его любовью к чтению различных житий святых. При этом, насколько я знаю, он ни в коем случае не был любителем читать толстые богословские трактаты. Он с энтузиазмом рассказывал любому о жизни человека, о котором читал. Он обладал поразительными познаниями о разных святых и любил делиться своими впечатлениями о них, всегда приводил примеры из жизни разных святых, чьи жития читал, во время исповеди или в советах. Кроме того, о. Александр знал теологию, потому что жил теологией, он познавал Бога благодаря любви, о которой уже неоднократно упоминалось.
Я упоминал выше, что он ни в коем случае не был катехизатором, но он многое знал о духовной жизни, о ее трудностях и нюансах. Он был мастером объяснять простыми словами, почему в духовной жизни все происходит так, как происходит. По выражению иеромонаха Козьмы в «Православных беседах»: «В реальной жизни 2+2 = 4, но в духовной жизни иногда это 1, или 3, или 5». Если это так, то о. Александр был математиком духовной жизни; у него обычно находился ответ, и благодаря ему самые сложные духовные проблемы казались простыми. У него также хватало смирения иногда говорить: «Я не знаю, но давайте спросим отца Иоанна».
Он ждал Великого поста и всех других подготовительных постных периодов, как ребенок ждет Рождества. Он всегда с нетерпением ждал Великого поста, ему казалось, что все остальное время существует только для того, чтобы приблизить следующий Великий пост и Пасху. «О, теперь все кончено, брат, — говорил он, когда Светлая неделя подходила к концу, — но мы моргнуть не успеем, как все начнется снова!» О его радости в праздничные дни ходили легенды. На Пасху у него была традиция есть пасхальные яйца с майонезом Duke’s вместе с «ребятами» (по словам дьякона прихода св. Марии Египетской Петра Эпштейна, ветерана традиции, это непременно должен был быть только майонез Duke’s). Он кружил по приходу, христосовался со всеми, а потом удалялся в какой-нибудь укромный уголок, чтобы съесть пасхальное яйцо с Duke’s и с пасхальной радостью, возможно, выпить рюмку-другую водки.
Приходской духовник
И теперь, когда я так много рассказал о нем, чтобы было понятно, какой это был человек, я должен завершить воспоминания рассказом о стиле его исповеди. Во время исповеди о. Александр был как настоящий отец, принимающий своего блудного сына обратно в лоно Церкви. Он не просто ждал, пока вы вернетесь к Богу, он бежал вам навстречу. Если кто-то приходил к нему «с сокрушенным и смиренным сердцем», желая замолить свои грехи перед Богом, отец Александр был очень мягок. С кем-то вроде меня, глупым молодым человеком, который хотел только исцеления своей уязвленной гордости, он становился суровым или даже высмеивал то, каким я себя видел.
Но, разумеется, как духовник о. Александр не был просто каким-то «инструктором по строевой подготовке», и каждый заслуженный выговор, который он мне делал, сопровождался любовным наставлением. «Возьми себя в руки! Все в порядке, Бог прощает тебя, брат». Он всегда говорил одну фразу, которая навсегда запечатлелась в моем мозгу: «Ты должен продолжать бороться». Он хотел, чтобы вы испытали праведный гнев за грех, подняли свой крест и снова вступили в борьбу, и было очень вдохновляюще видеть, как его вышеупомянутый гнев обращался на исповеди против дьявола, который довел вас до такого состояния.
Но когда кто-то приходил к нему подавленным, на исповеди он всегда старался ободрить исповедующегося. Вы могли подойти к нему, чувствуя себя настоящим «сыном дьявола», но когда вы уходили, вы чувствовали его любовь, а через него — и Божью любовь. Что бы вы ему ни сказали, как бы сильно ему ни пришлось вас отчитывать, или, в моем случае, как бы сильно я ни разочаровал его или не обеспокоил, исповедь всегда заканчивалась настоящим объятием. И не имело значения, кем вы были. Даже если к нему приходил пожилой человек, близкий к нему по возрасту или даже старше, он обнимал его сразу после отпущения грехов! В этом и был весь отец Александр: отеческие объятия после отпущения грехов. Любой блудный сын мог ощутить объятия, столь похожие на объятия его собственного отца.
Он был многогранен, мог рассмешить вас до колик в животе, мог рассказывать истории, которых никто больше не знал, он был невероятно талантлив во многих отношениях, мог спорить и иногда даже говорить и делать вещи, которые шокировали людей. Но прежде всего он был полным любви священником, который чувствовал себя совершенно недостойным своего служения. И это правда: он не воскрешал людей из мертвых, не исцелял болезни своим словом и не ходил по водам; вместо этого он воскрешал души из мертвых и исцелял духовные болезни благодаря своей кажущейся легкомысленности и заботе о пастве.
Я знаю, многие из нас, когда мы обретем милость от Бога и обретем спасение, будут с нетерпением ждать последнего объятия нашего истинного пастыря; и мы скажем ему те слова, которые он никогда бы не позволил сказать себе, пока был жив. «Вы были достойны своего священства, отец, хотя бы благодаря своей любви к Богу и людям». Да упокоит Господь душу нашего дорогого иеромонаха Александра! Вечная память!
