В бытность свою в Иерусалиме, еще до революции в России, Владыка Анастасий, тогда архиепископ Кишиневский и Хотинский, совершал Божественную Литургии в одной из церквей Русской Миссии. Во время пения Херувимской, он по уставу архиерейской службы, отошел к св. жертвеннику и там вынимал частицы за живых и умерших, что он всегда выполнял по-долгу, без грамотки.
Вдруг, каким-то случаем, сорвалась сверху большая лампада российского изделия и ударила в голову Владыки. Стекло разбилось и лоб и лицо Владыки Анастасия оказались в царапинах. Вся братия, – архимандриты, иеромонаха, диаконы – растерялись, забегали; разыскивают полотенцев. Лицо владычнее в крови. Утирают и останавливают ему кровь. В храме сделалось волнение, шум, потому что через раскрытые царские двери видно, что творится в алтаре. Но вот диво! Владыка Анастасий, как по обычаю, не раскрывает глаз и не озирается во время службы и без нужды не открывает даже уст, так и теперь: даже глаз не открыл и не посмотрел, что происходит перед ним, а продолжал вынимать частицы, повторял: “помяни, Господи, помяни Господи,” вспоминая привычные ему имена…Так, оцарапанный на лице, с просочившимися крапинками крови на лбу, вышел он на великий выход и принял святое приношение и, как будто ничего не случилось, произносил положенные возглашения при принятия св. дискоса и св. чаши. Между тем в храме, до самого конца службы, многие не могли удержать от слез, а другие просто пожирали глазами владыку, словно над ним совершилось чудо…
Прошла обедня. По своему обычаю, владыка Анастасий, когда служит, приглашает к себе в покои всех служащих на чай. Тут обыкновенно происходят разговоры житейского, но связанного с церковью содержания: почему регент сегодня нервничал больше нужного, отчего Иван Иванович опустил свечу из рук, отчего это не было у службы такого-то иеромонаха, да как это вышло, что благовестили в один колокол, вместо всех (не было людей, кроме одного звонаря) и т.д. Такие же разговоры текли и в тот многопамятный день катастрофы с лампадою. Владыка Анастасий обо всем и обо всех заговорил, о катастрофе же с лампадою – ни одним словом не заикнулся, как будто этого случая вовсе не происходило. И никто из братии не посмел вставить слова своего о том случае, – не посмели ни извиниться, ни оправдаться. А случай остался в памяти у всех.
