Первое письмо Архиеп. Харьковского Антония секретарю конференции Вера и церконое устройство Роберту Гардинеру. Опубликовано под названием “Братский ответ на вторичное письмо секретаря Северо-Американской Конференции о соединении Церквей” в журнале Вера и разум, ном. 14, сс. 453-469.
Ваше письмо, исполненное искренней веры во Христа и смиренной терпимости к противоположным мнениям, я имел честь получить около месяца тому назад, но должен был отказывать себе в удовольствии своевременно поблагодарить Вас, пока мне не удалось уединиться на несколько дней в один отдаленный монастырь, где меня не тревожат целый день люди.
Ваше любезное письмо состоит из двух элементов: один касается предметов веры, а другой — значения задуманной в Америке конференции об этих предметах. Последнему я вполне сочувствую и, конечно, нисколько не сомневаюсь в том, что устроители этой конференции воодушевлялись не какими-нибудь миссионерскими целями в пользу своей церкви, а единственно теми благородными и возвышенными задачами, которые указаны в призыве учредительной комиссии. Не сомневаюсь в том, что при таком терпимом и просвещенном отношении к делу могут рассеяться некоторые недоразумения в различных догматических определениях церквей, а потому если я сам и лишен возможности оставить на долгое время вверенное мне дело и отправиться за море, то во всяком случае я с полным сочувствием благословлю на такое путешествие тех из моих многочисленных духовных друзей, епископов, священников, монахов и мирян, которые обратились бы ко мне за советом по этому делу.
При всем том я не могу погрешить против своего убеждения и не выразить Вам и того основного затруднения, на которое должна неизбежно наткнуться конференция, если она не поставит искомого разрешения нашего интерконфессионального, или междуцерковного, вопроса на совершенно иную почву, чем это было на прежних собраниях, начиная с Флорентийского собора 15 века.
В прошлом своем письме я, не касаясь дела по существу, указал лишь на то, что древняя, или, как ее называют западные, неразделенная Церковь (хотя повторяю: Церковь никогда не разделялась и разделиться не может), что Церковь, объединявшая в себе Восток и Запад, смотрела на себя и на отделившихся от общения с нею совершенно иначе, нежели протестанты и латиняне, а отчасти и русские богословы, на которых Вы ссылались. Писал я и о том, что этот взгляд древней Церкви о пребывании благодатных даров искупления только в одном обществе и о непричастности к ним прочих обществ, именующих себя христианскими, разделялся не только чадами Церкви, но и всеми еретическими обществами, а спорным оставался только вопрос о том, в каком же обществе находится истинная Церковь, причем все остальные общества мыслились как несущие на себе приговор Спасителя: «Буди тебе якоже язычник и мытарь». Эта идея чрезвычайно определенно и твердо была выражена в догматических определениях, утвержденных 6 Вселенским собором (Карфаг. 68, Василия Великого Первое и ѴI — 95), в каковых определениях совершенно отрицается благодатное значение таинств как у еретиков, так и у раскольников.
Я старался вовсе воздержаться от указания каких-либо преимуществ Церкви православной, а только убедить своих читателей в том, что в достопочтенной работе современных протестантских богословов должно либо устранить принятый, если я не ошибаюсь, старокатоликами и епископалами принцип: «Возвращаемся к верованию Церкви семи Вселенских соборов», либо отказаться от того взгляда, будто Христова Церковь с полнотой благодати может одновременно пребывать в различных религиозных обществах, не имеющих между собой общения в молитве и таинствах в продолжении многих веков.
Вы и со своей стороны, выражая признание авторитета Вселенских Соборов, как бы сомневаетесь в том, что идея о святости Церкви и о безблагодатности всех еретиков и раскольников является общецерковным догматом, и соглашаетесь, по-видимому, подвергнуть такому суровому определению только те выделившиеся из Церкви общества, которые отвергали Божество и воплощение Господа Иисуса Христа; в таком случае, безблагодатными еретиками можно было бы назвать только ариан и, с некоторой натяжкой, последователей Нестория и Евтихия. Но ведь в указанных мною правилах чрезвычайно определенно перечисляются не только еретики, но и раскольники, как например кафары или донатисты, вовсе не искажавшие учения веры, а вышедшие из послушания Церкви только по вопросам дисциплины. Не нарушали основных догматов веры и иконоборцы, отлученные от Церкви на ѴII Вселенском соборе и поставленные Церковью в то же положение, что ариане и монофизиты.
Я в данную минуту не и стараюсь доказать, что в таком отношении к делу Церковь была права; не опровергаю пока протестантского учения о невидимой церкви, но указываю на неоспоримый исторический факт общецерковного самосознания древности, выраженного и на соборах, и в церковной практике с такою ясностью, что смягчать его, как вы это делаете, отвлеченным и в общем смысле весьма почтенным принципом «должно следовать не мертвой букве, а духу», совершенно невозможно. Можно, повторяю, сказать, что Вы с древней Церковью в этом несогласны, не признаете ее непогрешимости, но нельзя закрывать глаза перед ее совершенно определенными догматами и канонами: таинств у еретиков и раскольников она не признавала, а если иногда разрешала принимать их без внешнего чинопоследования крещения и хиротонии, то это делалось, как выражено в указанных правилах, с миссионерскою целью, причем в одном таинстве покаяния или в двух таинствах миропомазания и покаяния, новообращающимся преподавались и прочие благодатный дары: крещения, брака и хиротонии. Попытки западных и некоторых русских богословов представить разделение, бывшее после Фотия, не ересью и не расколом, а определить их каким-то неведомым Церкви термином инославия, как я уже писал, прежде всего неискренни. Правда, Вы указываете одно авторитетное имя Митрополита Филарета, но и он не был всегда искренен, благодаря своим отношениям к высшим сферам, где совершались браки с протестантами и католиками, безусловно, воспрещенные Вселенскими Соборами (ѴII — 72 и др.). Напротив, когда он выражался непринужденно, то устанавливал иную точку зрения. Так, в нашем учебном катехизисе, им составленном, имеется вопрос: «Если Церковь едина, то как могут существовать отдельные церкви —Константинопольская, Александрийская, Антиохийская, Иерусалимская и Российская?» Как видите, частями Христовой Церкви автор катехизиса признает только церкви православные.
Итак, до сего места своего письма я только разъяснял написанное в первом письме, т. е. доказывал невозможность соединить полную солидарность с верованиями Церкви первых семи Вселенских Соборов. 7 убеждении в том, будто к Церкви могут принадлежать различные религиозные общества, не находящиеся между собой в каноническом единении; и кто все-таки держится такого убеждения, тот должен сознаться, что, произнося слова символа: «Во едину святую соборную и апостольскую Церковь», он разумеет нечто Иное, чем разумела Церковь, вводившая эти слова в символ, нечто совершенно иное, чем разумели все древние христиане и именовавшие себя христианами до XVI века.
Теперь продолжим свою речь далее. Конечно, напоминая слова Христовы: «Буди Тебе яко язычник и мытарь», я далек от понимания их в том смысле, чтобы, еретик и раскольнике уже совсем ничем не отличался от язычника. Вера во Св. Евангелие; благоговейная любовь и упование на Спасителя желание вменить в сор все, кроме спасения своей души, борьба со своими страстями, подвиг девства и даже мученичества — все это не было уделом не одних только сынов Церкви, но многих еретиков.
«И при всем том Вы не признаете в нас пребывание Христа и благодати? — спросит меня армянин, католик или протестант. — Неужели я, со слезами призывающий Христа в свое сердце, так же чужд Его, как иудей, почитающий Его обманщиком?»
Отвечать на такой вопрос утвердительно было бы не согласно с духом Евангелия. Ведь еще в Ветхом Завете Господь открывался иногда не принадлежавшим к Моисееву закону, например: Навуходоносору, Валааму и другим. В чем заключается разница между благодатным освящением чад Церкви чрез таинства и иные способы, с одной стороны, и нравственным совершенствованием любящих Христа, но чуждых Его Церкви раскольников и еретиков, выразить с полной определенностью трудно, как трудно определить разность благодатных дарований таинств: крещения, миропомазания и причащения, ибо катехизические определения их представляют собою почти тавтологии. Схоластическое богословие старается определенно выразить разницу между сверхъестественным даром благодати и естественным нравственным воздействием слова Божия вне церковной молитвы, но это ему удается плохо. Несомненно только то, что разница здесь глубокая и существенная: ее несравненно лучше поясняют учители подвижничества, но мы здесь не будем касаться этой материи, а надеемся вполне убедить читателей в существовании такой глубокой разности вот из какого примера. Представьте себе язычника, уверовавшего во Христа чрез чтение св. Библий и св. отцов, но не встречавшего ни одного христианина. Он восторженно прославляет Христа в молитве, умиленно просит Его помощи к исполнению святых заповедей Евангелия, служит с любовью своим ближним и с успехом усваивает им и свои убеждения, и свою добродетельную жизнь. Он установил среди своих единомышленников известную дисциплину, установил на основании Евангелия Чин крещения и причащения и в своих убеждениях о свойствах Пресвятой Троицы ничем не погрешил против учения семи Вселенских Соборов. Можете ли вы его, его общину признать частью Христовой Церкви? Можете ли его священнодействия признать равными тем, которые совершаются в Церкви? Или Вы, встретившись с ним, скажете, что он должен присоединиться к той Церкви, которую Вы почитаете за истинную, а иначе все его тайнодействия будут безблагодатными? А если такая община заявит, что она, веруя правильно, не нуждается ни в каком новом благодатном освящении и будет по-прежнему довольствоваться своей внутренней жизнью, тo Вы признаете это прямым отречением от Христовой Церкви.
Вы скажете, что моя аналогия неполная, что та община началась сама собою без преемства; но разве в лучшем положении те общины, которые начали свою обособленную жизнь от лиц, торжественно отторгнутых от церковного общения? А таковы все общины, исключая одной, имеющей право именовать себя Христовой Церковью, причем я опять-таки не заявляю в данную минуту претензии почитать за таковую Церковь нашу, или латинскую, пли армянскую, но прошу Вас еще раз прочитать приведенную в моем первом письме выписку из первого канонического правила св. Василия Великого и либо признать, что таковою может быть лишь одна из обособленных религиозных общин, именующих себя церковью, либо отвергнуть принцип о желательной солидарности с Церковью семи Вселенских соборов.
В качестве достаточного основания к тому, чтобы считать себя членом Христовой Церкви, вы указываете другие принципы, нежели древняя Церковь, т. е. не общение в молитве и таинствах, а признание важнейших догматов Богочеловечества и крещения. Не спорю, что эти догматы весьма священны и обязательны для христианина, но какое основание укажете Вы к тому, чтобы именно этими теоретическими истинами определялось понятие сына Церкви? Не будем повторять того, что Символ веры правильно читают и монофизиты, и монофелиты, и иконоборцы, укажем на то только, что приводимый Вами объединительный принцип так же произволен, как протестантский главный догмат («веруй, что ты искуплен Иисусом Христом»), и даже уступает последнему в том отношении, что тот существует четыре века, а установленный Вами, быть может, только четыре года. Что ответите Вы на предложение католиков заменить этот принцип верою в непогрешимость папы, или Ричлианцев — принятием морального учения Евангелия, или, наконец, каких-нибудь новых богословов, которые предложат ограничиться верой в будущую жизнь и воскресение мертвых, как достаточным признаком сынов истинной Церкви? Ведь нечто подобное и предлагают своим слушателям некоторые проповедники адвентизма.
Напротив, принадлежности истинной Церкви насколько не препятствует незнание христианином догматов теологии: лишь бы он с благоговейной верой принимал наставление и таинства Церкви, дорожил бы ею, как якорем спасения, и старался подавлять свои страсти и открывать свое сердце для воздействия благодати Христовой. «Не было бы ничего несправедливее нашей веры, — говорит св. Григорий Богослов, — если бы мы почитали достойными спасения и пребывания в Церкви лишь тех, кто в совершенстве знает догматы».
Христианство или жизнь Церкви не есть теоретическое верование только, но прежде всего неизменное пребывание в живом союзе Церкви и Христа; не вступив в этот союз общения молитв и таинств, невозможно почитать себя ни членом Церкви, ни членом тела Христова. Апостол Павел указывает на единение в таинствах как на главнейший определительный признак принадлежности к телу Христову: «Един хлеб, едино тело есмы мнози, вси бо от единого тела причащаемся» (1 Кор. 10:17). Увы, мы причащаемся не от единого хлеба с Вами, и потому из различных современных вероисповедных обществ только одно составляет Христово тело, в чем должно сознаться не только последователям семи Вселенских Соборов, но и тем, кто верует в священное Писание. Если бы признание важнейших догматов почиталось достаточным условием, чтобы быть членом Церкви, то возьметесь ли Вы доказывать, что коринфский кровосмесник, которого апостол Павел приказал предать сатане, веровал неправильно? Напротив, из посланий к Коринфянам и Тимофею, а равно из второго послания Петра, из послания Иуды совершенно ясно, что принадлежность человека к телу Христову или же низвержение его в царство сатаны определяется не столько его теоретическими убеждениями, сколько его общением с Церковью или же потерей такого общения. Причем общение разумеется фактическое, как общение в молитве и таинствах, а не как простое единомыслие.
Мне очень грустно, что приходится отстаивать такую точку зрения, огорчительную для протестантов, но мне еще более грустно бывает видеть полную бесплодность их похвального стремления к церковному единению вне этого кардинального вопроса. Я не спорю с тем, что беспристрастное обсуждение тех догматических разностей, которые нас смущают, может выяснить их несущественное значение или даже привести отдельные общины к отречению от того или иного ложного догмата; но если бы мы достигли еще большого успеха в примирении наших теоретических вероисповедных разностей, то и тогда нечему было бы особенно радоваться. Допустим даже нечто невозможное — что эти разности будут устранены, что, например либо все вероисповедания признают непогрешимость папы, либо, напротив, католики откажутся от этого догмата, что весь западный мир отречется от fiiioque, или, напротив, православные признают законность этой вставки; но во всяком случае те, которые признают свое прежнее заблуждение и правоту того религиозного общества, к которому они не принадлежали, должны будут просить о принятии их в истинную Церковь, как неправильно веровавших, т. е. как еретиков или, во всяком случае, как раскольников. фактически не принадлежащих к Церкви, если даже выяснится на конференции, что их разобщение с Церковью не было соединено с ложными догматами. Вы пишете: «Православная Церковь сама признает, что между христианами существует единение, основанное на таинстве крещения и что это единение не может быть изглажено и разрушено. Так мыслит православная Церковь, когда она заявляет, что существуют другие христианские церкви и христиане, которые принадлежат к таинственному телу Христову и которые не имеют нужды во вторичном возрождении (initiation)».
Позвольте на это заметить, что дело обстоит совершенно иначе. Не хочу ничего доказывать, но не могу скрыть того факта, что православная Церковь принимает в свое общение современных католиков, протестантов и англикан совершенно тем же чином, каким шестой Вселенский собор постановил принимать ариан и монофизитов, а церкви греческие принимают западных через троекратное погружение и миропомазание и что на церковном языке религиозные общества, не имеющие общения с Церковью, христианскими и христианами не называются, о чем достаточно ясно выражено в наших канонах, а именно: 31-е правило Лаодикийского собора и 95-е правило ѴI Вселенского собора. Все это, конечно, не препятствовало ни патриарху Фотию, ни Феодору Вальсамону выражать самые искренние сожаления о церковном разделении, но совершенно так же выражались и более древние писатели, и соборы по отношению к тем, которых и Вы именуете еретиками или раскольниками. Возьмите, например, каноническое послание Карфагенского собора к донатистам, увещание Златоуста к арианам или письма строгого обличителя несторианства св. Кирилла к самому Несторию — и Вы здесь не встретите никакой разницы в терминах, сравнительно с обращениями позднейших писателей к католикам, протестантам или к русским раскольникам. Естественно, что в подобных обращениях термин «отпадение» заменяется «разделением», избегают называть собеседника еретиком или раскольником, уподоблять его Арию или Несторию; но все-таки никакой существенной разницу между отношением Церкви православной к древним еретикам и ее отношением к западным вероисповеданиям Вы не укажете.
Я чувствую, что могу навлечь на себя совершенно ошибочное подозрение во враждебном чувстве к католикам или протестантам, в скрытом несочувствии ко всякой попытке нашего единения в вере и молитве, но убедительно прошу такое подозрение отогнать от своей души. Не недостаток любви, а, напротив, самое горячее желание правильного диагноза, а затем и терапию того недуга разделения, которым страдает верующее во Христа человечество, понуждает меня назвать вещи своими именами. Если бы задуманная конференция вынесла единодушно даже такую резолюцию, что истинная Церковь находится у папистов или у англикан, а все прочие вероисповедания должны с покаянием присоединиться к этой церкви, то я, хотя бы и не согласился с таким постановлением, но был бы гораздо более удовлетворен, нежели современным положением этого вопроса, и почитал бы возможность окончательного объединения всех именующих себя христианами более близкою, чем в настоящее время: если бы все верующие во Христа вернулись к общему верованию древних христиан в то, что только одна из так называемых церквей может быть истинною, то даже при ошибочном указании большинством такой Церкви ему легче было бы исправить свою ошибку и найти подлинную Церковь, чем при теперешней неопределенности и при признании каких-то; полуцерквей, полублагодати, полуобщения и т. д.
В заключение я должен сказать, что хотя я не нахожу никакой связи между предсмертной молитвой Христовой и Его обетованием об Едином Пастыре с надеждою на воссоединение европейских вероисповеданий, но, конечно, нигде не сказано и того, что разделение последних должно продолжаться до второго пришествия. Из предсказаний Спасителя и апостолов Павла, Петра, Иуды ясно, что тогда распространятся многие ереси и будут попирать собою истинную веру, но нет ничего невозможного в том, что эти печальные обстоятельства возникнут спустя много лет или даже много веков после обращения всех современных вероисповеданий к единой истинной Церкви, а потому я радостно приветствую всякую попытку к обмену мыслями по вопросу о наших разделениях. Но я почитал бы необходимым непременно ввести в программу конференции вопрос о том, усматривается ли какая-нибудь разница между современными разделениями среди верующих во Христа и разделениями от Церкви древних ересей и расколов, бывших от Фотия? Вопрос этот можно ставить не первым, дабы избежать обострения прений раньше, чем между собравшимися установится возможная солидарность в тех вопросах, которые не разрешены окончательно школьным богословием и рассмотрение которых открыло бы перед современными богословами совершенно новые перспективы религиозной мысли, на почве которых члены собрания, может быть, согласились бы относительно чрезвычайной условности и неопределенности тех понятий, которые они со времен Ансельма и Аквината стали считать догматами, почерпнутыми из Откровения.
Я разумею теорию статисфакции и, в частности, не разрешаемый ей вопрос о том, почему Христовы страдания делают меня лучшим и более близким к Богу? Затем вопрос о вере и добрых делах, который разрешается чем-то средним между той и другими (Галат. 5:22-25; не дела, а настроение души). Далее догмат о первородном грехе, который в его школьном изложении усваивает Богу родовую месть, непристойную даже для справедливого земного судьи. Я разумею вообще отрешение христианского учения о грехе, об искуплении и о спасении от начал римского и феодального права, которые оказали на средневековую теологию едва ли не большее влияние, чем священное писание и творения отцов Церкви. Этому влиянию в значительной степени подверглось и русское школьное богословие средины XVII века через Польшу и Киев, но замечательно, что от него вовсе не удалось освободиться и самым смелым протестантам, столь решительно отвергшим авторитет Вселенских соборов и древних отцов, но не сумевших отрешиться от язычника Аристотеля и его католических поклонников средних веков.
Вообще, должен заметить, что примирение исторически определившихся воззрений возможно лишь на каких-либо новых или вызванных из забвения идеях; так и примирение иудеев с эллинами произошло на идее нового духовного, а не потомственного Израиля, или даже потомственное, но не через плотское, а через духовное рождение. Дай Бог, чтобы ожидаемая конференция внесла бы в богословское сознание Европы и Америки новые синтетические перспективы, т. е. не вполне новые, а забытые богословской схоластикой. Тогда можно надеяться на широкое раскрытие тех тупиков, в которые вогнали себя различные вероисповедания. Да соделает сие Господь по усердной молитве всех верующих Его Божественному слову. Ваша удивительная скромность и мягкость души, которую Вы проявили в своих письмах, является одним из благоприятных симптомов для осуществления такой надежды. Ваш покорный слуга и богомолец.
ССЫЛКИ
Второе письмо Архиеп. Антония Роберту Гардинеру
Третье письмо Архиеп. Антония Роберту Гардинеру
Письмо Архим. Илариона (Троицкого) Роберту Гардинеру
