«Если бы Зарубежная Церковь не воссоединилась с РПЦ, ее ожидал бы тихий конец»

За последние семь месяцев область истории Русской Церкви понесла невосполнимые утраты. 27-го декабря 2018 года в Москве преставился Дмитрий Павлович Анашкин, 20 апреля 2019 в Барановичах – Владимир Степанович Русак и 20-го июня в Риге – Александр Валентинович Гаврилин.

Владимир Степанович Степанов родился в 1949 г. в Белоруссии в церковной семье. В 1970-80-е гг. был сотрудником редакции «Журнала Московской Патриархии». Во второй половине 70-х гг., уже приняв диаконский сан, начал работать над книгой о гонениях на Церковь после 1917 года, собирая материалы из открытых источников – периодической печати революционного и советского периодов. Труд о. Владимира «Свидетельство обвинения», выпущенный под псевдонимом Русак, распространялся в виде машинописи в самиздате, а после был передан для публикации на Запад. 

В одно из воскресений Великого поста 1983 года на Пассии в витебском Казанском соборе протодиакон Владимир Степанов произнес проповедь о новомучениках российских, из-за чего был лишен уполномоченным Совета по делам религий справки о регистрации и направлен для временного служения в Жировицкий монастырь. В 1986 году о. Владимир был арестован и осужден на 12 лет заключения. После освобождения, в 1989 г. отбыл на жительство в США. 

Из моей первой «экспедиции» в русское зарубежье в Америке в 1988 году я привез в Россию только что напечатанный в Джорданвилле трехтомник «Свидетельство обвинения». Книга ставила много вопросов о взаимоотношениях между Церковью и государством в советский период. 

Впервые мы с Владимиром Степановичем встретились в 1990 году, когда я получил студенческую визу и в августе прибыл в Джорданвилль. На первый курс в Свято-Троицкую духовную семинарию в тот год поступил 21 человек, большинство студентов – из Советского Союза. Нельзя сказать, чтобы Джорданвилль встретил нас враждебно, но и отношения как к своим со стороны «зарубежников» тоже не было. Владимир Степанович тогда проводил собеседование с абитуриентами, чтобы выяснить, насколько это случайные люди. Помню, в моей биографии пункт о членстве в комсомоле был подчеркнут красным карандашом. 

Потом Владимир Степанович два года преподавал нашему курсу историю Русской Церкви. В это время он так же, как и в СССР, начинает писать об истории, но уже Русской Зарубежной Церкви. На Архиерейский Собор 1993 года им был направлен меморандум с призывом объединить усилия с Русской Православной Церковью в деле духовного возрождения. После окончания преподавательской деятельности в 1995 г. Владимир Степанович переехал в Вашингтон и работал сторожем при соборе Иоанна Предтечи. Наши пути совсем разошлись и пересеклись потом всего один раз – 22 июня 2015 г. Владимиру Степановичу нужно было где-то переночевать, и я пригласил его к нам в дом, где, кстати, ранее жила семья Русаков.

Так появилось это интервью. Беседуя с Владимиром Степановичем, я спросил его о том, каким студентом он меня помнит. «Вы и Цуриков были сильными студентами!» Он объяснил, что причиной некоторой дистанции, которую я всегда ощущал между нами, было мое еврейское происхождение. Мы расстались хорошо и спокойно. 20 апреля, на Лазареву субботу, Владимир Степанович ушел из жизни у себя на родине, в Барановичах, не дожив два месяца до семидесятилетия.

Диакон Андрей Псарев,
1-го июля 2019 г. Лондон

В Русской Зарубежной Церкви в 1980-е гг. знали имена живых свидетелей веры, исповедников. И, конечно, среди тех, чьего освобождения требовал Рейган, был диакон Русак. И вот в 1988 году вас освобождают, вы получаете предложение ехать в Джорданвилль и там преподавать…

Такого предложения не было. Мы приехали с женой перед Пасхой, потом встретились с владыкой Лавром.

Это 1989 год?

1989-й, да. Мы поговорили, но никакого предложения не было. Предложил нынешний владыка Петр, чтобы я вместо него что-нибудь преподавал – например, историю Русской Церкви. «Последний период после революции – пожалуйста, с удовольствием, я его знаю хорошо». «А всю историю? Всю надо». Вот мне и пришлось ускоренно наверстывать то, что забыл.

Какое у вас было первое впечатление от Джорданвилля?

Помню это впечатление очень хорошо — мы попали в свой храм, там все было по-церковнославянски, а прихожане молодые, дамы в шляпках. Это было необычно для человека из Советского Союза. Я был поражен, что такое место есть вообще на Земле. Потом я видел многие храмы – в Штатах и не только, – но то первое впечатление очень хорошо запомнилось. А жилье нам дали Клары, просто ключ оставили. Мы познакомились на Пасху. Лидия Михайловна Клар [жена декана Евгения Иосифовича, преподаватель семинарии – д.А.П.] сказала: «Я оставлю ключ в цветнике, в небольшой коробочке перед входом. Когда вы приедете, заходите». Мы приехали – ключ действительно там был. И так мы год прожили напротив Кларов.

Преподавание, получается, началось осенью 1989 года?

Да. Мы приехали сюда в апреле. У меня с собой сумка была большая, но полупустая, в ней были только мои бумаги. У жены Галины сумочка тоже небольшая была. Хотя лютеране выписали нам билеты и оплатили двойной багаж, вещей у нас даже на один багаж не хватило. И у меня ни машинки, ничего не было. Я позвонил знакомому, Ледневу Юрию Николаевичу (он преставился недавно), спросил: «Юра, не знаешь, где машинку пишущую купить?» «Какую машинку! Мы живем в век компьютеров. Покупай компьютер». А у нас как раз были на первых порах деньги, даже большие, по нашим меркам. Ну и еще отец Георгий Скринников помог – просто так дал денег, и я купил компьютер. А Фокин помогал мне его настраивать, делать первые шаги. Еще до начала учебного года Евгений Осипович Клар объяснил, что надо подготовить программы по всем предметам для Министерства образования, что я и сделал. Потом приступил к преподаванию. А через два года владыка Лавр предложил мне преподавать еще каноническое право. Он сам либо устал, не знаю, либо болезнь повлияла. Вот так я проработал 7 лет.

Здесь маленькая семинария, а у вас был опыт обучения  в Московской духовной школе – крупнейшем учебном заведении даже в советское время. 

Конечно, не сравнить.

А здесь все маленькое, камерное.

Все предметы, нужные для будущего священнослужителя, здесь есть. Так что камерное камерным, но все необходимое есть.

Вы за свой век как будто прожили две или три жизни. Совершенно разные этапы – работа в ЖМП, «Свидетельство обвинения», арест, заключение, зарубежный этап, соприкосновение с этой реальностью. Давайте поговорим о противостоянии Московскому патриархату. Как вы отнеслись к вопросу об открытии приходов Зарубежной Церкви на территории Московского патриархата?

Помните, вы упомянули о записке владыке Лавру?

Да.

Это не записка была, а сто с лишним страниц плотного текста.

Может, был какой-то сокращенный вариант?

Может быть, но, к сожалению, я потерял его. Как раз там было сказано о приходах. Это был 1993 год, и здесь все были в восторге от этой идеи. Во что это вылилось, тоже известно. Но я-то видел всю незаконность этого начинания и очень болезненно его переживал. Я ведь преподавал каноническое право – как-никак, в этих делах разбирался. В той записке я не особенно подыскивал слова, говорил что думаю и назвал эти приходы «незаконнорожденными детьми Зарубежной Церкви».

Вначале я митрополиту Виталию написал коротенькое письмо, а потом на Собор. Я видел, ощущал, что ни к чему хорошему это [открытие приходов – д.А.П.] не приведет. Разумеется, я не ожидал, что письмо будет зачитано на Соборе, и не надеялся, что они настолько наивны, что прислушаются ко мне. Владыка Лавр прочитал, но сделал только одно замечание: «Ты назвал владыку Антония Медведева Синкевичем». Ну, перепутал я. Это единственное, что он мне сказал.

О владыке Валентине (Русанцове) ничего плохого не могу сказать. Он деловой человек и, судя по тому, что я знаю, очень церковный. Его обвиняют в сотрудничестве с КГБ. Ну, это Патриархия обвиняет, понятно. Я встречался с ним не один раз. Все несогласные с генеральной линией Патриархии замкнутые. Их противостояние отдает немножко сектантским духом – для меня во всяком случае, но вера и традиции у них такие же, тут никуда не денешься. А то, что они гонимые, – и привлекает, и заслуживает уважения. Да, кстати, ярый апологет открытия приходов – владыка Григорий (Граббе). У него масса записок по поводу приходов в Синод, в Архиерейский Собор. Он даже обвинял руководство Зарубежной Церкви в неправильном поведении по отношению к этим приходам.

У него была такая позиция, это правда.

Владыка Григорий – тоже интересная личность в Зарубежной Церкви.

Сейчас есть тенденция немного его демонизировать, делать виноватым во всех проблемах. Думаю, это несправедливо.

А мне кажется, справедливо. Он сыграл очень тяжелую роль в истории Зарубежной Церкви, от этого не уйдешь. Я внимательно читал его работы. Кстати, у многих историков за рубежом я нахожу массу неточностей и, мягко говоря, натяжек. Они есть и у профессора Андреева, и у отца Михаила Польского, и у владыки Григория Граббе. Если собрать все, был бы целый том.

С текстами о. Георгия Флоровского сделали такое исследование. Томсон проверил его примечания, ссылки и нашел много недоделок.

Ссылки-то ладно. Можно неверно сослаться, особенно когда ссылок много. Но встречается масса неверных утверждений относительно документов, которые, в принципе, можно найти.

Некорректное цитирование?

И утверждение. Авторы сами утверждают, не только цитируют кого-то, – и владыка Григорий, и отец Михаил Польский. Неточностей очень много.

И в «Каноническом положении»?

Да, конечно. Приведу несколько примеров по памяти. У отца Михаила: «Н. приехал из ссылки, увиделся с митрополитом Петром, и он сказал…» Какой Н.? Этот Н. давно уже в могиле. Почему не назвать его? Или «епископ А. Х.». Историк – и оперирует буквами, а не живыми людьми. Или: «Перед войной, когда патриарх Тихон лежал в больнице, одна медсестра вспомнила, что владыка Петр выскочил…» На кого это рассчитано? А для зарубежья это нормально.

Может, это вызвано отсутствием точной информации?

Если информации нет, тогда лучше опустить такие вещи. Но историку не полагается допускать неточности.

Но ведь это не серьезное научное исследование.

Я встречал ошибки в исследованиях, и в серьезных. Вот было указание отцу Виктору Потапову от Синода, чтобы он занимался российскими делами. Оцените это указание с точки зрения грамотности русского языка. Ну простите, я понимаю, они родились на Западе, в Штатах. Но если это Русская Церковь, то хотя бы нормальный русский язык должен быть?

Так что получилось, что мою записку, составленную на основании разных материалов и просто анализа известных и неизвестных источников, владыка оставил без каких-то последствий.

Этого стоило ожидать.

С другой стороны, хорошо, что не было скандала. Я думаю, это именно благодаря владыке Лавру.

Да, это в его стиле, в его характере. Но вы тоже с позиции не сошли, и что из этого вышло? Конфронтация.

Я с большим почтением относился и отношусь до сих пор к владыке Лавру. Кстати, к годовщине его кончины я написал статью. Она опубликована в московском журнале. А здесь к годовщине кто-нибудь написал в «Православную Русь»?

Боюсь, что нет.

Я тоже боюсь, что нет. Я написал огромную статью на всю полосу в полноформатную газету, не в какой-то таблоид. Хотел прислать сюда, но у меня что-то с компьютером, что ли, было. Кстати, 25-летие архиерейской хиротонии владыки Лавра тоже прошло незамеченным. Нынешний владыка Петр говорит: «Володя, сделай чего-нибудь. Нехорошо». Я написал заметку, у меня сохранилась ксерокопия. Вот владыка Лавр сделал очень много для Зарубежной Церкви.

Да.  

Разумеется, если считать воссоединение церквей великим делом. Я-то был с самого начала за воссоединение. Когда-то [рясофорный монах] Борис меня спросил: «А чего ты в Зарубежной Церкви?» Я ответил: «Я в Зарубежной Церкви случайно». Ну, случайно или не случайно, но так сложилось. Православная Церковь? Православная. Я русский? Русский. Для меня нет никакой разницы. Я никогда не был политиком, для меня всегда была одна Церковь.

Я о Зарубежной Церкви знал и раньше, поскольку в редакции работал. Первый раз выехал за границу, в Данию, мы побывали в копенгагенском храме. С нами там были настоятель и владыка Питирим, и настоятель не знал, как вести себя с архиереем из патриархии. Мне стало интересно, и я с этим настоятелем Александром успел побеседовать. Так что у меня знакомство было с Зарубежной Церковью, пусть и не близкое. Когда увидел все своими глазами, понял, что масштабы не те, конечно, в том числе и в семинарии. Но люди! Я был в восторге, когда первый раз увидел, как все спокойно, тихо, благоговейно. В Советском Союзе, бывало, в храм приходишь – даже во время Евхаристического канона все ходят. Тут в какой бы я храм ни пришел, везде богослужения проходят чинно и благоговейно. Это, конечно, очень привлекательно и утешительно. Но если бы Зарубежная Церковь не воссоединилась с Русской Православной Церковью, ее в ближайшие десятилетия ожидал бы тихий конец, я в этом почему-то уверен.

Даже несмотря на то, что эмигранты из России пополняют приходы?

Они не решают общую проблему.

То есть не дают кадры для РПЦЗ?

Дают, конечно. Это мудрое и благодатное дело. Правда, я считаю, руководство Зарубежной Церкви могло бы активнее влиять на ситуацию в России.

Конечно. По-моему, это в первую очередь касается неосталинизма, который набирает обороты в России. Зарубежная Церковь могла бы выражать обеспокоенность этим фактом.

Конечно. Но не только это. Есть масса точек приложения для Зарубежной Церкви.

Но тут вопрос корректности. Я с владыкой Берлинским Марком беседовал, он говорит, что в России своя специфика, а у нас своя.

Излишняя скромность – не достоинство. РПЦЗ – часть Русской Православной Церкви, так написано в ее уставе, и поэтому она не только имеет право, но обязана влиять на ситуацию в России.

Была попытка повлиять на Россию – открыть там приходы.

Попытка, да.

А теперь, после воссоединения, получается, уже не так легко  указать на какие-то проблемы.

Да. Особенно учитывая, что та попытка фактически провалилась.

Поэтому сейчас получается разделение – мы занимаемся своими делами, а в России есть свои архиереи, и не очень корректно им дававать советы. Хотя насчет сталинизма мне в голову такие мысли приходили.

Это серьезно, да. Нужно в этом направлении хотя бы высказаться. Я не говорю, что влияние Зарубежной Церкви может резко повернуть ситуацию, но считаю нужным высказаться по проблемам, которые там существуют.

Допустим, если наши архиереи обеспокоены…

Это как при советской власти на кухне анекдоты рассказывали.

Нет, протоколы заседаний – это одно, но если сделать обращение от Синода, то это другое.

Необязательно официальное обращение и от Синода. Архиереи – это власть в Церкви. И каждый архиерей имеет право и обязанность выступать по всем наболевшим вопросам. Я не говорю про технику или космос, но по церковным, по житейским вопросам – это его обязанность. В Зарубежной Церкви этого никто не делает. Если будущее есть вообще у людей, у человечества, то у Зарубежной Церкви, мне кажется, его нет.

Вы имеете в виду, что рано или поздно все станет одним Московским Патриархатом?

Да. Пусть учат русский язык, а русские – китайский.

Конечно, неизвестно, как будет развиваться ситуация, но мне кажется, если будут ухудшаться отношения между Россией и Западом, то у Зарубежной Церкви есть своя ниша. Люди продолжат пополнять РПЦЗ, так как она эмигрантская. А если будет стираться этот барьер, то тогда и разница между Патриархией и Зарубежной Церковью будет несущественной.

Да, время покажет.

Беседовал диакон Андрей Псарев