Русское церковное зарубежье: Копенгаген 1987-1988

Служащий в Копенгагене прот. Сергий Плехов решил издать книжечку про приход Св. Благовернаго князя Александра Невскаго, и сообщил, что у него есть пробелы в информации, попросил написать, что мне известно о церковной жизни в Копенгагене. Не мог я вспомнить точно, в какие именно годы служил в Копенгагене, и отправился в подвал, поискать карман­ные календарики, о существовании которых помнил. Найдя эти две книжечки я был пора­жен точностью заметок на каждый день. Давно забыл, что когда-то такая организация у меня была (ныне используемый компьютерный календарь к столь конкретным односложным «микро-записям» совсем не располагает). Всплыли картинки давних лет. Во время отпуска, летом 2012, на основе тех отметок в календаре составил текст исторически достоверный.

Естественно, текст объемом превзошел даже мои ожидания. Для книжечки про Копен­гаген­ский приход было велико, но и выбрасывать жалко, поэтому сохранилось. Диакон Андрей Псарев, с которым сотрудничаем с 1989 года, читал этот текст и просил опублико­вать. Подправить долго не доходили руки. А теперь, ну что-ж…

прот. Николай Артемов

Впервые я приехал в Копенгаген вместе с владыкой Марком (на машине). Выехали мы из Мюнхена 09.06.1987. Переночевали в Гамбурге в церковном доме. 10.06. на пароме за чаем владыка Марк мне сказал, что ситуация в приходе зашла в какой-то тупик, разобраться безмерно трудно, надо непредвзятым глазом посмотреть. Больше Владыка мне деталей рассказывать не стал. Священником был тогда о. Димитрий Макаров, как-то связанный со Францией.

До о. Димитрия там служил о. Алексей Маклаков (он и его жена были американцами, кажется он даже фамилию поменял на русскую). До перевода в Копенгаген о. Алексей служил в Риме, но именно при нем произошел переход римского прихода в Парижскую юрисдикцию — что-то там случилось неудачное.

Если мне не изменяет память, то о. Алексея тогда послали на место о. Миодрага Глишича, который в декабре 1985 был переведен в Баден-Баден (там и до сего дня служит).

Помню, что одно время ездил туда о. архим. Федор (Голицын). Но это по ту сторону моего опыта.

Прибыв в Копенгаген с владыкой Марком, я участвовал на вечерней встрече у Татьяны Сергеевны Майнерс (Ладыженской), где были и молодые члены прихода, в основном русские женщины — Нила Рамайя, Ольга Зорина, Мария Конгор и др. Говорили о трудностях со священником. На следующий день 11.06. ранняя литургия и отдых. Беседа с о. Димитрием и казначеем, которого звали Николас Политопулос (греческого происхождения), или по-датски кратко Политоп. После обеда проходило мучительное заседание приходского совета. Длилось оно согласно моей записи с 15:00 до 21:45. Участвовали Татьяна Сергеевна и Федор Сергеевич Ладыженские, кажется, Андрей Назаров (тогда муж Н. Рамайя) и Мария Конгор, но я могу и здесь ошибаться, кроме них могли быть еще члены совета. Мучительно было это заседание, потому что оно постепенно перерастало в скандал. Здесь действительно было много непонятного, но накал страстей был ужасающим. О. Димитрий был чрезвычайно груб и резок, пытался шантажировать отказом служить. Всем этим он меня поразил. Мне говорили потом, но слышал я это не от него, что он был раньше актером (а может быть просто как-то при театре. Связь с театром способствует обострению чувственности, и не этим ли объяснялась его крайняя эмоциональность, раздражительность?). Во всяком случае стало окончательно ясным: ничего созидательного из таких взаимоотношений получиться не может.

Насколько поездка была утомительной, видно из того, что после ужина у А. Назарова и Н. Рамайя мы легли в час ночи, а выехали утром в 04:15. Для владыки Марка это нормально, а мне все же очень хотелось спать и поэтому выехали на 15 минут позже, чем было договорено. Гнали домой так, что 12.06. в 17:15 уже пили кофе у меня дома — это при том, что тогда не было моста, но надо было пользоваться паромом.

Вследствие этой поездки и переживаний было решено, что я стану ездить в Копенгаген, чтобы обеспечивать богослужения. В то время я окормлял наш Берлинский приход, начиная с Воздвижения Креста 1986 года. Добраться до Берлина во времена коммунистического режима в Восточной Германии нам, русским эмигрантам, было возможно только на самолете, вследствие чего я – ввиду удаленности Копенгагена – вскоре стал, как тогда шутливо выражался иеродиакон Агапит (ныне епископ Штутгартский) «аэро-попом»: летал каждую неделю – то в Берлин, то в Копенгаген.

Но первые поездки были наземные: Впервые я самостоятельно отправился в Копенгаген на поезде после богослужений на Царственных мучеников (16-17.07) в Дармштадте. Квартирку о. Димитрий запер, уехав куда-то. Ночевал я в «Царской комнате». Договорились, что поеду летом с семьей в Копенгаген. Планы о. Димитрия были неизвестны. Выехали мы 29.07.1987 через мои бывшие приходы с посещениями прихожан: Нюрнберг, Эрланген, Бад Киссинген. Ночевали опять в Гамбурге у о. Венедикта Ломанна (немца, который  ранее также иногда ездил в Копенгаген).

Прибыв в послеобеденное время, мы остановились в том же отеле «Викинг», в котором останавливались с владыкой Марком. Была всенощная под праздник преп. Серафима Саровского в пятницу 31.07. и утром в субботу литургия. Жить в отеле вчетвером было бы накладно. Поэтому стали готовить к жилью подвал, куда и переехали. Первую эту неделю шла работа по приходским делам. Вопросы реставрации, крыши и мн. др. Знакомство с представителем государства по делам Церкви: Ole Östergaard – по прозвищу: «Тото». У Т. С. Ладыженской были с ним просто панибратские отношения, как впрочем и со многими другими людьми. У нее был совсем особый стиль – полу-грубый, полу-аристократический. Вернее, своеобразная северно-морская аристократичность предполагала такую особую грубость, при весьма крепком телосложении, широкой улыбке на английско-длинном лице (достаточно обильно покрытом косметическими средствами) и низком, зычном голосе. Вся обстановка начинала гудеть, коль скоро в церковном доме появилась Т. С. Энергия у нее была потрясающая, хотя она и могла во время послеобеденного чая сидя заснуть – а потом тут же опять громко шуметь. Она выросла в Дании и чувствовала себя в этой стране совершенно дома. Поэтому была помощницей-мостиком для многих.

Именно она стояла за переходом данного прихода из Парижской юрисдикции в Зарубежную Церковь при владыке Филофее (Нарко). Владыка Марк принял ситуацию такой, какова она была.

Жизнь наша в подвале с детьми (Ульяне исполнилось 8 лет, Варваре 5 лет) была не очень романтичной, зато своеобразной. Мы жили рядом с кухней, однако, пользоваться там умывальником нельзя было, поскольку был забит водосток. По трубам, которые на этой кухне проведены под потолком, кто-то усердно бегал — крысы. Дети этого не понимали. Нельзя сказать, что подвал без дверей был очень уютным, сухим или теплым. Но мы дружно жили там семьей и прихожане нас «подкармливали». Кроме квартиры священника, библиотеки и «царской комнаты» (она так называлась из-за портретов царей и бюста Царя-мученика Николая) верхние помещения были сданы под аренду: в угловых помещениях (двор-улица) располагалось «Оверсеттелсе бюро» (переводческому офису). Рядом там – туалетик, который мы, волей-неволей, разделяли с переводчиками, тихо поднимаясь из подвала. Там же над маленьким умывальничком старались помыться еще до прихода шумной переводческой публики, пожалуй с восьми они начинали работать. Переводчики отчаянно курили и дым спускался к нам. Счастьем для нас было принять душ у Оли Зориной или у Андрея с Нилой. Наташа (моя жена) до сего дня вспоминает, каким удовольствием для нее было постирать в прачечной с самообслуживанием, поскольку белью быстро передавалась некоторая затхлость помещения.

После первой недели мы смогли уехать в верхнюю квартирку, снятую в домике недалеко от моря в Тисвилделейе, Ф.С.Л. заботился о нас и на машине провел нас туда. С того времени начиная, я служил субботы-воскресенья и праздники. Позже мы жили в кэмпинге, а затем в деревянном домике сына ФСЛ в лесу. Там даже был камин. Очень уютно. Оттуда мы ездили в «Хельзинге бадет», где можно было купаться. Так же и там же мы провели следующее лето (1988).

После нашего прибытия Оля Зорина стала проводить спевки: пели Маша Конгор, и две датчанки: Катарина и Солвейг (жена ФСЛ). Появились и некоторые другие датчане. В записях фамилия: Silleman.

Вообще началась пастырская деятельность — молебны и панихиды, беседы, посещения прихожан, освящения новых квартир, причащения больных на дому, было одно венчание (по окончании Успенского поста). Служили молебен о внезапно заболевшем о. архимандрите Феодоре, которого в Копенгагене любили и ценили. Но через день уже пришлось узнать о его скоропостижной кончине в Висбадене, где он тогда служил.

Тогда же состоялось знакомство с художником Евгением Брукманом, который потом помогал с оформлением выставки 1988 года.

В конце этого месяца, августа 1987, внезапно появился о. Димитрий. Пробыл дня два или даже три. Вел он себя непонятно, хлопал дверьми, страшно шумел, громко сам с собой разговаривал, и всем этим пугал моих детей. Конечно, он был недоволен моим приездом. Сорвалась его политика. У нас был с ним один разговор, в котором он высказал свои претензии. После этого он вовсе исчез, кажется уехал на юг Франции, и уже не вернулся.

После этого первого летнего пребывания в Дании я в двухнедельном ритме стал летать в Копенгаген.

С семьей я приезжал на машине в Данию два лета подряд. А также мы приехали на поезде в ночь под Новый Год (1988) к Рождеству. Но тогда уже не в подвал. Ведь когда о. Димитрий уехал, мне была предоставлена квартирка под алтарем, которую он ранее занимал.

Отношения с братом и сестрой Ладыженскими были вообще-то очень хорошие. О Т.С. уже была речь выше. Что касается ее брата, Федора Сергеевича, то это был человек с потрясающе тонким юмором. Это не значит, что у его сестры не было юмора, было много – и порой достаточно едкого, но обычно благорасположенно дружественного. Но в отличие от сестры Ф.С. был тихий, очень собранный и спокойный. Обычно именно он встречал меня в аэропорту и отвозил к отлету. Теплые отношения с семьей его привели и к тому, что я принял в Православие его супругу, датчанку. Солвейг стала Александрой в честь царицы-мученицы. У них дочь Наташа.

По приезде в Данию я стал постепенно посещать прихожан, расширяя круг, достаточно узкий поначалу. Стал посещать и тех, которые были когда-то прихожанами, но перестали ходить, поскольку раньше принадлежали к Парижской юрисдикции и были недовольны переходом. Кого-то удалось примирить с положением, хотя бы отчасти. Тут были такие имена: Татьяна Баруэль и Наталья (?) Страруп. Была также, помнится, группка с сомнением приглядывавшихся к нам датчан, причислявших себя к парижской традиции и с подозрением подходивших к Зарубежной Церкви. Старался и их примирить с нами, убедить в серьезности церковных стремлений Зарубежной Церкви. Кто-то из них стал приходить петь в хор.

В основном же я занимался новыми прихожанами из недавно прибывших русских людей. Пребывал я в Копенгагене по несколько дней, бывало, что и неделю насквозь, и постепенно составлял список прихожан, на основе новой, специально созданной Анкеты-записи поступления в приход, с тем, чтобы провести в свое время законное Приходское собрание. Со временем набралось более 60 записанных членов прихода. [Приходское собрание, по всем правилам Устава (Положения), происходило уже гораздо позже, при о. иеромонахе Алексее Бироне. Председательствовал ли на нем архиепископ Марк, и когда именно оно имело место – надо проверить.]

Ольга Зорина стала руководить хором. Подбирались певчие. Нила Рамайя очень стремилась петь. У Нилавени (в крещении Неонила) отец индиец, приехавший в 30-е годы в СССР из США по любви к коммунизму, а мать немка, жившая в СССР — вот такая встреча. Поэтому я Нилу называл подлинной «индогерманкой». Она — режиссер, и невозвращенка 1979 года. Все прекрасно, только петь ей разрешать нельзя было. Нила не обиделась, хотя поскрипела, и стала с большим восторгом читать на клиросе. Пела в хоре Рита Расмуссен — настройщица роялей. Человек со слухом. (Недавно она скоропостижно скончалась от рака – Царство ей Небесное!)

После предшествовавших потрясений все здесь стало как бы начинаться заново. Этот храм и прихожан я очень полюбил. После богослужений устраивались чаи, при которых велись беседы в «царской комнате». Рядом действовала библиотека (Андрей Назаров), содержавшая интереснейшие книги и журналы.

Со временем я стал читать некоторые ектеньи и повторять Евангелие по-датски, но говорил с датчанами по-английски. Больше всего меня удивляло, что датчане утверждали, что они понимают, когда я читаю Евангелие. Я еле ворочал языком во рту, стараясь повторять то, что мне показывали — Солвейг (Александра) Ладыженская, и Феодор Бойк (Theodor Beuck) и другие, с кем тренировался.

Рождество и Елка 1988, Богоявление

Рождественские богослужения пришлись на среду-четверг-пятницу. Как сказано, был там с семьей. В предшествующую субботу (02.01.) Запись гласит: 17:10 – Всенощная (без народа – только хор). Вот такие всенощные бывали.

(В понедельник 04.01.1988 причастил мужа Т. С. – Георгия Алексеевича, лежачего. Через месяц он скончался, 05.02., когда я был в Копенгагене, так что над ним пелась первая панихида – чин по исходе. А хоронил я его, прилетев из Мюнхена, утром 11.02., и в тот же вечер служил канун праздика «Трех Святителей» в Берлине).

В это время шло составление картотеки прихода, и в этой связи рассылались также приглашения на празднование «Елки», которое по традиции происходило в другом помещении в центре города, так как у прихода своего помещения для этого не было.

Богослужение рождественское не имело особенностей, только на второй день, при малом количестве народа, происходило крещение Бориса Йордана в течение самой Литургии, т.е. Литургия была соединена с таинством крещения, как это иногда практиковалось у нас в Мюнхене (очень красивый чин). Вечером 08.01. на поезд… и в субботу утром прибыли в Мюнхен.

В воскресенье 17.01. состоялась Копенгагенская «Елка». Как положено, выступления детей, подарки.

Мужчины пили «Абсолют». Можно быть абсолютно уверенным, что это почитаемое в Дании, крепкое шведское зелье, не уступающее русской водке ни в чем, повлияло немало на дальнейшее развитие разговора у боковой двери во дворике храма, куда по окончании официального праздника проводили меня Саша Эшлиман, прекрасный пианист, а также «Максим/Нелли и пр.», в надежде продолжения сей оживленной встречи. Мне пришлось им сообщить, что двери храмового дома в таких обстоятельствах не могут открыться. Разочарование породило жесткую аргументацию со ссылками на права верующих, на равенство и братство в свете высшей Истины и прочими обидами, но это пришлось выдержать – ради той же высшей Истины. С моей стороны это не подорвало искренней расположенности. Но про другую сторону не ручаюсь. Что было поделать?

Богоявление: Ясно, что в понедельник 18.01. утром Царские часы и литургия св. Василия Великого с освящением воды – в чтецах и певцах обозначены: Оля Зорина и Сергей Михайлович (о котором ниже).

Причастил на дому Олега Христиановича (фамилию не помню. Это был старый прихожанин, знакомый моих родителей, пожалуй и член НТС, как Ф. С. Ладыженский – по крайней мере именно через них распространялись в Дании «Посев» и «Грани»). До начала всенощной наскоро освящал квартиры некоторых знакомых прихожан, настолько открытых к Церкви, что им не требовалось особо сложных договоренностей, просто сообщить примерно час прибытия. Ведь с этими освящениями тогда открылась для меня одна особенность Дании:  В Германии  я посещал людей дома запросто, и так даже происходило порой первое знакомство с будущими прихожанами – узнав адрес православнго человека или семьи, я подъезжал к дому, звонил в дверь, заходил со Святой водой, пел краткий молебен и окроплял квартиру; в Дании же мне изначально заявили, что так дело не пойдет. Надо заранее за три дня по телефону оповещать. Я принял к сведенью. Мой рекорд в Германии был: 24 квартиры в один день. В Дании это было решительно невозможно, было бы нарушением всех правил приличия. Поэтому я был рад, что успел между богослужениями посетить «своих», близко стоящих к Церкви людей. Потом еще какое-то число квартир все же удалось освятить с должным предварительным согласованием, с благосклонного согласия хозяев. И – как и ожидалось – при этом удалось приобрести ряд дополнительных прихожан из новоприбывших в Данию православных. Слух поплыл: священник освящает квартиры. В свою очередь, Т. С. делала свое дело по телефону, организуя эти посещения. Итог второго дня по Крещении: 11 освящений. Третьего: 20 освящений. В пятницу 22.01. удалось выехать из церкви только после обеда – 8 освящений-посещений. Вот такая радостная статистика!

Пасха 1988 – 9/10 апреля (нов. стиля)

Когда приблизилась первая (и, как оказалось потом, единственная) для меня в Копенгагене Пасха, мне было поначалу совершенно непонятно, как же там может проводиться крестный ход. Мне сказали, что желающие выйти спускаются по лестнице, но выходят далеко не все. И сразу стало ясно почему: те, кто спустился и вышел, шествуют во двор, проходя внутрь через открытые черные ворота с позолоченными двуглавыми орлами. Завернув во дворе еще несколько шагов за здание, там, однако, уже ничего не остается делать, как развернуться и возвращаться вспять тем же путем и… наверх по лестнице в храм. Ясно было, что выходят не все за очевидной бессмысленностью такого «тупикового» маршрута с непременной пробкой на том месте, где происходит для основной толпы «от ворот поворот». Неудобно и некрасиво, пусть даже на виду больших двуглавых орлов, укращающих мощное входное сооружение.

Мне было, к тому же, выставлено категорическое требование: богослужение должно непременно закончиться до полуночи, чтобы люди могли уехать домой. Начинать следовало чуть ли не в 21:30, и сокращать богослужение. Убийственный аргумент вечной традиции: так всегда было. Было ли так, на самом деле, всегда, или не всегда так было, но тут я стал потихоньку сопротивляться. Борьба шла волнами, со своими требованиями выступали то одни, то другие. Сперва я только выслушивал, старался не спорить, но покоряться тоже не собирался. По ходу аргументации набирал силы. Начал торговаться о времени. Не буду же я служить литургию ранее полуночи, нарушая церковный устав!

Наконец, пришлось заявить, что такой ранней службы не может быть и не будет. Все будет как положено церковно-богослужебным уставом. Т.С.Ладыженская поначалу настаивала, что люди не придут, но очень скоро смягчилась. Мне кажется, что вообще она относилась ко мне с симпатией. У меня были и новые прихожане, которые поддержали. Наконец мы на приходском совете договорились: правильное время службы можно и нужно отстоять.

Что касается крестного хода, то я решил это дело заранее испробовать практически — а именно на выносе плащаницы. Плащаницы там две. Я оказался непокладистым и хотел вынести ту, которую раньше никогда не выносили. Она очень красивая, рельефная и шитая золотыми нитками. Обычно на пасхальной полунощнице (на девятой песне канона), т.е. до пасхального крестного хода, плащаницу, лежащую в центре храма, кадят и относят в алтарь, где она полагается на престоле и впоследствии на ней совершают литургии до самого Отдания Пасхи. На этой рельефной плащанице, конечно, невозможно было бы поставить дискос и чашу. Поэтому ее пришлось отложить в сторону, вернув на привычное место хранения в стеклянный ящик – «гроб», а служение совершать на уже приготовленной на престоле второй, плоской, но тоже царской, шитой серебряными нитками.

Еще одна «невозможность»: хоругви никогда не выносились на крестный ход —древки слишком высокие и тяжелые, кроме того накрепко приделаны. Но в приходе были уже некоторые молодые мужчины, так что этот вопрос тоже был решен удовлетворительно: достали другие палки и перецепили хоругви для крестного хода. Особенно усердно помогал Павел Бунин, человек появившийся в приходе как бы «ниоткуда», и воспринимавшийся несколько странно: у него как будто были какие-то связи с посольством, а от посольства была у нас внутренняя дистанция громадного размера… И тем не менее.

Запрестольный крест в Копенгагене — особенный. Серебряный, большой. На нем написано, что он пожертвован к освящению храма митрополитом Исидором (СПб). Когда мы пошли с Плащаницей крестным ходом «во двор» этот крест должен был нести член приходского совета Федор Бойк, северный немец, регулярно посещавший и поддерживающий приход (из Фленсбурга). Во дворе при разворачивании крестного хода назад Федор Бойк неудачно качнулся и нажил себе грыжу. Оперировали его после Пасхи. На Пасху же потом нес крест Нега Бераки, эфиоп, муж Ольги Зориной.

Приготовительные дни помню как изнуряющие. К Пасхе усталость страшная: нас было мало, а дел ужасно много! Ну и…

Нет, немыслимо было представить себе пасхальный крестный ход, забивающийся в тупик двора и возвращающийся через — пусть очень красивые с символом былой мощи: орлами — ворота навстречу толпе. Этобыло невозможно. В пятницу вечером, после Погребения, около 22 часов по окончании богослужения и исповедей, я вышел из храма на улицу и пошел вокруг квартала с мыслью идти крестным ходом вокруг квартала. Там были магазины, но было тихо. На пути вдоль площади, на которой стоит Ансгар-кирке, т.е. под самый конец при возвращении в храм, тротуар был раскопан (трубы водопровода или газа приводили в порядок), и тем не менее можно было себе представить такой поход — конечно не троекратный.  Засек время — счел возможным. Кажется, я тогда же, еще вечером позвонил Ф. С. Ладыженскому и заявил, что мы этим путем можем и поэтому должны пройти. Наткнулся на категорический протест. В частности возник вопрос о полиции. Ее надо предупреждать. А уже поздно. Здесь пришлось уже сильно настоять. Мы ведь будем идти по тротуару и не будем мешать движению (очень тихо спящего северного города). Надо ли извещать полицию или нет — пусть решают сами, а я пойду именно так.

Кроме того, надо было провести, чтобы, наподобие Иерусалимского огня — огонь на Пасху давался исключительно от алтаря. Это объяснялось прихожанам заранее, а потом и собравшемуся народу в самую пасхальную ночь. Также я объявил, что все идут на крестный вход и храм закрывается наглухо. В храме могут остаться разве что инвалиды.

Все это были «новшества» не очень приветствуемые некоторыми старыми прихожанами. Но как-то и последние смирились с моими «чудачествами». В те времена я был достаточно молод и настойчив, много пытался сглаживать шутливым тоном, который может быть не все понимали, но так мне самому легче было.

На Пасху пришло более 600 человек. Это достоверно и точно, потому что в Копенгагене было положено на лестнице покупать одну единственную, специальную «пасхальную свечу». Она ничем не отличалась от остальных, но продавали только одну. Все остальные надо было покупать потом наверху. Хитрость! Таким образом было известно, сколько пришло людей на Пасху. (Прекрасная традиция!)

Наш ночной крестный ход был прекрасным. Действительно удалось погрузить храм сперва в полный мрак (кроме лампад), а потом дать огонь двум прислужникам и затем, при выходе из царских врат от трехсвечника раздавать свет в народ, также с помощью прислужников. Вышли все — остались единицы, и дверь была закрыта. Выйдя на улицу мы пошли по тротуару, но и на проезжей части спускавшихся уже ждала толпа. Помню такую картину: Сошли мы из храма по красивой мраморной лестнице на улицу, и как только вышли на тротуар и завернули налево, муж Оли Зориной, черноволосый, курчавый и худой эфиоп, Нега Бераки (которому поручили нести крест, поскольку Федор Бойк не мог этого уже исполнить) взвалил крест на левое плечо, и семимильными шагами стал стремительно удаляться, оторвавшись от крестного хода. Вспомнилось мне, что эфиопы брали золотые медали на марафонском беге. Пришлось покричать «Нега, Нега, стой, стой!» Не вязался этот крик с пением, и среагировал Нега не сразу.  Я уже хотел послать за ним прислужника, но тут он понял и вернулся. Я кратко сказал Неге, как следует держать крест. Так мы и пошли чинно, спокойно, с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем Тебе славити.»

Улица «Бредгэде» (слово произносится по-датски совсем иначе чем написано, не догадаешься как!) тихая, магазинов нет, так же и после поворота налево (там была только столь почитаемая моей женой прачечная), но вот когда мы вышли на обратную траекторию, тогда пошли вдоль освещенных витрин. Полночь. Проехали машины две-три. Совершенно особое впечатление – крестный ход в городе, улица, оживленная днем, а ночью безлюдная, справа проезжая часть, слева блестящие витрины, мы идем, встречных нет, и тихое мерное пение: «Воскресение Твое, Христе Спасе…». С того первого раза, как мне потом подтверждали собратья священнослужители (иером. Алексий Бирон и иерей Сергий Плехов) из года в год вокруг квартала идет в Копенгагене крестный ход на Пасху.

Там и тогда, на той Страстной седмице прихожанин-грек Стефанос научил меня петь по-гречески пасхальный тропарь «Христос анести эк некрон…». Так я его и пою до сего дня.

Пасха была очень торжественной, несмотря на полную усталость, поскольку из-за приготовлений удалось полежать лишь один час. Дьякона не было, надо было справляться совсем одному. Именно там в Копенгагене я, служивший до того в малых храмах, да и Собор в центре Мюнхена был тогда не очень-то велик, как следует развил свой голос. Ектеньи произносил по-славянски, гречески, датски, английски. Соответственно на Литургии последовало потом многоязычное чтение Евангелия, но не чересчур, кажется. Заранее приготовил на широкой крышке комода с облаченьями все разноцветные фелони и менял их до каждой ектеньи. Была фелонь (и наверняка есть еще), подходящая к облачению престола: металлические нитки. Тяжелая! Но еще больше впечатляет, что галуны на ней, равно как и вокруг всего престола — настоящие свастики! Священнослужитель, выросший в послевоенной Германии, где любая нацистская символика запрещена законом, воспринимает свастики, конечно, весьма своеобразно – хотя здесь, конечно, они еще XIX века. Об этом приходится как-то особо себе напоминать. Впрочем, в царском храме в Дармштадте на стенной росписи внизу в полотенцах – сауастики, т.е. подобные свастикам, но с концами повернутыми в обратную сторону. Кроме того, они других пропорций, а здесь, все – кроме только красок: красной, зеленой и золототй – в точном согласии с известным из 1930-40-х гг. арийско-германским видом этого древне-индусского символа солнца.

Было ли фелоней двенадцать, как положено, не помню, но во всяком случае согревшись пасхальной радостью, сбрасывая одну и надевая другую, я к концу заутрени громогласно на нескольких языках, включая сербский (я тогда уже говорил по-сербски, так как в Белграде сдавал богословские экзамены), заявил: «Причащаться могут исключительно только те, кто в последние дни исповедовался! Нет причастия без исповеди! Сейчас будут петься часы, на часах я могу еще исповедовать.» Каково же было мое удивление, а потом и отчаяние, когда выстроилось человек 30 на исповедь — как выяснилось, все до одного македонцы и македонки! В сущности, они не очень знали конкретно, что такое исповедь. Особенно мужчины удивлялись, считая себя во всем добрыми, хорошими и прекрасными, почему же этот «дядо попе» старается убедить их в том, что не такие они хорошие, какими себя сами считают. И зачем ему это надо? Итак: Как только могли, они сопротивлялись, подтверждая свою полную во всем невиновность… но_, в общем, меня эти «противостояния» кое-чему научили, и — думаю — все же немножко удавалось растолковать, почему на исповеди не следует хвалить свои достоинства. Замучивал ток времени.

Такая у нас была Пасха 1988!

Крещения (некоторые)

Крещения должны, как известно, совершаться полным погружением. Начались крещения взрослых.

Эта проблема мне уже была знакома и была решена в Мюнхене. В Германии для первого крещения взрослых (мать и дочь) я съездил на свалку, где было достаточно выбора старых ванн, и привез из всех ванн лучше других сохранившуюся, без отбитой внутри эмали, естественно, весьма тяжелую, металлическую. Привычную. Ей пришлось тогда соорудить особое крепление, деревянную раму, которая скрывалась при крещении за специальной «юбкой» из простыни. Все просто, когда ты «дома». На свалках в Дании я не был ни разу в жизни до сего дня. Кроме того, я из практики знал, что в Дании ванны не очень распространены. Есть у тебя (т.е. так и у меня был тогда) душ на стене посреди малюсенького туалета — водосток в кафельном полу, и хватит. С помощью добрых людей и при скромной улыбке Ф.С. Ладыженский организовал ванну. Она была не только очень легкая, сделанная из крепкой пластмассы, но еще и с толстыми крепкими ножками, притом со ступенькой внутри, т. е. «сидячая». Именно здесь оттоле крестились взрослые.

Первым крестился в этой ванне Борис Йордан, как уже было упомянуто. Это был не тот известный спонсор (Нью Йорк – Москва), а болгарин, долго пребывавший потом в Копенгагенском приходе. Не знаю, может быть он и сейчас там.

Конечно, я интересовался колоколами, которые давно не использовались. Мы что-то начали устраивать, и кое-как звонили, причем я предполагал, что это слышно в королевском дворце, и в этой перспективе устройство колокольни нам казалось технически весьма недостаточным. Ко всенощной под Преображение 1988 года Коля Конгор (согласно записи) звонил вполне самостоятельно. И вот после обеда в тот самый день Преображения появился удивительный человек: Ларс Педерсен. Датчанин, плотник. Оказалось, он читал святых отцов, и пришел таким путем к Православию. Он хотел приехать к самой службе, но не поспел ввиду дальности пути – ехал из Нибе. Крестил я его позже с именем Лаврентий – в честь римского мученика-дьякона – уже в Мюнхене в монастыре преп. Иова Почаевского, куда он тогда

же и поступил послушником. Крестильная ванна в монастыре к тому времени отслужила свой век, ее место заняла и функцию стала исполнять пожертвованная большая бочка, какие немцы употребляют для погружения после сауны (она нам до сих пор служит). Года три спустя Лаврентий (Ларс), побывав также и на Афоне и в Сербии, уехал в Данию и вернулся в мир. Но оставался православным, порой посещал храм, приезжая в Копенгаген издалека. Лет 12 спустя он написал покаянное письмо, собирался вновь приехать. Однако, тогда он уже был тяжело болен диабетом. В какой-то день, когда его сестра ему звонила, он не отвечал на телефон. Она забеспокоилась. Оказалось, что Лаврентий скончался: когда вскрыли квартиру, его нашли сидящим перед компьютером, бездыханным. Живо помню, как мы тогда, при первой встрече, в день Преображения беседовали очень долго о Православной вере и как поразила меня его осведомленность, начитанность. А потом мы пошли на колокольню. Обсуждали, как начать пользоваться как следует колоколами, ведь Ларс оказался плотником. Вследствие этой встречи звонница была потом лучше благоустроена.

Еще один занимательный момент, связанный с крещениями в пластмассовой ванне на толстых ножках, произошел также летом 1988 года, немногими днями после Преображения: После воскресного богослужения мы всей семьей, как обычно, еще оставались при храме, беседы, молебен и т. д. Т. С. Ладыженская подошла ко мне и привела человека — не родственник ли. Оказалось, что она упомянула мою фамилию: Артемов. Владимир Артемов поинтересовался, не можем ли мы быть родственниками. Я отрезал — никак не можем. Вопрос: Откуда я это так точно знаю. А знать было просто. Избегая насильственной репатриации, мой отец в 1945 году сменил место и год рождения, а также и фамилию. Был он Зайцевым, а новую фамилию придумал по прадеду Артемию-бондарю, прибывшему из Ростова-на-Дону за дубом в Тырново на Оке. Очень приглянулась Артему Зайцеву тырновская девица. Он остался. Так в Тырново, в Рязанской области, появился род Зайцевых. Но в этом «зайцевском» роду я завершительный «Артемов», и первый и последний, у дочерей будут уже другие фамилии (теперь так и есть). Все объяснилось: Оригинал, так сказать, никак не родственник. Посмеялись.

Артемовы эти прибыли в Копенгаген в связи с каким-то соревнованием парусников, на яхте. Молодая пара, и еще двое друзей. Из четверых двое оказались некрещеными. Завязалась беседа, сели чай пить. Возник вопрос о таинствах, о крещении. Разговор перешел в подготовку. Вечером после десяти наполнили ванночку для Наталии Артемовой и Александра Шкуренкова (так помнится, см. метрическую книгу). Закончили к полночи. А после полуночи, как бы по-пасхальному, я новокрещеных причастил запасными дарам. Так в метрике написано: крестил Артемов, а Наталья Артемова (моя жена) выступает крестной Натальи Артемовой — не было бы по-русски отчеств, выглядело бы совсем невозможно. Еще посидели, перекусили. И после часу ночи наша семья двинулась в путь. Девочки спали в машине сзади. По дороге не только лису видели, но пришлось ехать, когда толпы лягушек переходили дорогу. Еще раз: к счастью, дети спали.

В той же ванне крещена была и голубоглазая датская девушка И. Д., с густыми длинными и вьющимися волосами. Это было не ночное крещение. В храме сиял свет, когда вышла из воды в белой рубахе новокрещенная. Годом раньше она пережила попытку изнасилования, получив ввиду сопротивления тяжелые ножевые раны, как у горла, так и в живот. Она путешествовала по Германии автостопом и, по-наивности — до самой ночи. Спас ее Господь. Водитель, подобравший ее, ночью сослался на усталость, свернул к лесу и остановил машину на обочине проселочной дороги, залезли в спальники. Среди ночи молодой немец, начал к ней приставать. Она отказала ему. В какой-то момент он рассвирепев набросился на нее с ножом. Потом счел, что убил ее, вытащил ее из машины на траву. Когда он начал плакать, она заговорила с ним и просила его не бросать ее в лесу. Он же, сам в отчаянии от своего поступка, вывез только до дороги и оставил ее, обливающуюся кровью, в тумане на краю дороги в четыре утра. Бог послал машину буквально через несколько минут. Она подняла руку и водитель остановился (мог проехать, считая ловушкой). Она простила своего «убийцу», о чем мы с ней в деталях говорили, и хотела креститься. Интересно, какую реакцию вызвало ее заявление на суде о «прощении» и отказе от денег: судья объявил неимущей студентке, что если она не объявит себя пострадавшей и не потребует компенсации, ей придется взять на себя и уплатить половину судебных расходов. Итак, простить можно было разве что в душе, но никак не на бумаге – студентке и на деле пришлось требовать себе «денежной компенсации».

После долгой катехизации крещение девушки И. Д. происходило до литургии в день «Воздвижения Креста Господня» (1987). День как известно строго постный. Прихожанки «парижской ориентации» во главе с Татьяной Баруэль и Н. Страруп принесли ватрушку и кремовый торт с целью всех как следует угостить по случаю такого светлого события — крещения! Но ведь это был первый день у новокрещенной, и начинать с нарушения совсем не хотелось. Пришлось объяснять, где Божие, а где человеческое. Если не ошибаюсь, была к тому же и пятница, что впрочем ничего не меняет. Напряг, помнится, был основательный. Но разрушить церковный подход я считал себя не вправе. Тут-то и выявилось, насколько по вопросу поста надо будет еще «подтягивать гайки». Итак, копенгагенских прихожан надо было приучать к серьезности поста, у некоторых это дело шло весьма туго. Не случайно владыка Марк много лет спустя, когда мироточила Копенгагенская икона Богоматери и именно только в посты, обратил внимание прихода на это и связал с необходимостью хранить посты.

Еще об именах и фамилиях

Артемовы оказались настоящие и не-настоящие. Но интересно отметить еще несколько имен. Во-первых семья Вайлей – Борис и Людмила. Имя Бориса Вайля мне было знакомо еще с 1973 года. Тогда я работал в Лондоне и туда прибыли из России документы, касавшиесся деятельности Револьта Пименова и Бориса Вайля. Не знаю, можно ли их назвать диссидентами. Открытыми протестами они ранее не занимались. Дело Револьта Пименова и Бориса Вайля развивалось вокруг создания подпольной типографии. Крайне интересным было то, что они достали и отпечатали текст выступления Н. С. Хрущева на ХХ съезде.

В этой связи следует отметить, что текст нашумевшей некогда речи нигде не был опубликован. Вернее, он был опубликован в издательстве «Посев», но камуфляжным изданием, т.е. на советской бумаге с соответствующей обложкой Госполитиздата. Я знал это издание с детства. Получив оригинал текста в зарубежье можно было провести сравнение с изданием «Посева». Подлинный Хрущевский текст был с точки зрения языка гораздо короче и красочнее. Сравнивая эти два текста, я пришел к выводу, что «Посевский» текст мог быть переводом с польского языка. Но это так, к слову.

Борис Вайль и Револьт Пименов безусловно были очень достойные и храбрые люди. К вопросу об именах: Пименова родители назвали Револьтом в честь революции. Он же обратился во врага коммунистической диктатуры. А своего сына тоже назвал Револьтом. Итак где-то живет еще, наверное, Револьт Револьтович, но с ним я не был знаком. А с Борисом Вайлем мы встретились в Копенгагене. К сожалению, он до кончины объявлял себя неверующим. Но один Бог ведает души, и да помилует его Господь.

В связи с Елкой уже упоминался Саша Эшлиман. Письмо Якунина-Эшлимана (конца 1965 года к Патриарху Алексию I) цитируется в «Великопостном письме» А. Солженицына патриарху Пимену (1972). Иерей Николай Эшлиман был уволен в заштат, запрещен в священнослужении, по семейным обстоятельствам не был восстановлен, и умер в 1985 г. мирянином. Сын его, одаренный музыкант, какое-то время жил в Копенгагене, где он сейчас?

В 1988 году Копенгаген посетили русские писатели и поэты – среди последних Белла Ахмадулина и, кажется, Андрей Вознесенский. Андрей Битов приехал в составе этой группы в храм и решил исповедоваться. Было уже послеобеденное время. Его желание было исполнено. Битов тогда организовывал русский Пен-клуб. Его имя мне было знакомо уже и раньше, в тот же период как и имя Бориса Вайля (1972-1973 годы), в частности, по поводу сопротивления русских писателей замыслу власти о монополизации авторских прав в новой советской форме: созданная тогда советской властью организация называлась ВААП – Всесоюзное Агентство по авторским правам.  Она фактически лишала русских писателей прав на копирайт за границей. В статье «Википедии» сказано: Владимир Войнович в открытом письме от 27 октября 1973 иронически предложил дать ВААП более соответствующее название ВАПАП: Всесоюзное Агентство Присвоения Авторских прав. Конечно мы об этом в Копенгагене с писателем не говорили. Была глубокая и серьезная исповедь.

О некоторых датских особенностях

О Дании и датчанах рассказывать мне было бы невозможно, настолько я вращался в среде русской. Но были любопытные моменты, которые можно отметить.

Во-первых, язык. Когда куда-то приезжаешь, надо хотя бы знать адрес. И вот в первое посещение прихода, я однажды по-необходимости воспользовался такси. Мне надо было назвать таксисту адрес храма на Bredgade. Как я со своим университетским лингвистическим образованием ни пытался это произносить, таксист никак меня не понимал до той поры, пока я не написал это слово на листке бумаги. Тогда деловой датчанин что-то буркнул, кивнул и махом меня отвез к воротам нашей церкви. Меня это очень заинтриговало, и я попросил Федора Сергеевича назвать мне улицу, на которой стоит храм. Он пробурчал нечто вроде Брэлгэл, причем это «л» пряталось глубоко в горле. В сущности это сродное английскому «th», только проглатываемое. Позже меня научили, как сказано, читать вслух Евангелие по-датски. Но впечатление осталось неизгладимое.

Во-вторых, я уже рассказывал, что нельзя было прийти просто так, например, со святой водой. Не знаю как в Дании проводятся колядки, и проводятся ли… Но требование звонить по телефону заранее оставалось незыблемым и не могло быть опровергнуто никакими моими доводами «пастырской необходимости» или ограниченности времени пребывания и т. д.  Вообще же в эти полтора года моего служения на копенгагенском поприще мне пришлось немало пользоваться телефоном, конечно же и из Германии.

Затем, на незамеченное тогда мною обратил мое внимание один математик, ставший впоследствии священником – Игорь Шитиков (ныне в США). Приехав в Копенгаген, он вечером зашел к знакомому. Тот предложил ему напитки, но Игорь отказался. Весь вечер ему больше ничего не предлагалось. По его рассказу, он на следующий вечер опять пришел к тому же знакомому, и когда тот спросил, хотел бы он что-нибудь попить, Игорь моментально выстрелил: «Пива! И много!» Действительно, как кажется, у датчан положено предлагать лишь однажды, и отказ принимается всерьез. Иначе говоря: не надо врать! Сказал «нет», значит «нет» и не будет. Датчане не навязываются со своим гостеприимством – там нет «принуды» (как рассказывают о русском, оценившем ужин так: «Все было прекрасно, прекрасная кухня, прекрасный ужин, но чего не хватало, так это принуды.») Так вот пресловутой принуды в Дании не жди. Я вспомнил, услышав эту историю, как мне случалось провести «сухой» вечер, видимо именно потому, что я с первого предложения отказывался, а потом никаких предложений не следовало. Но за оживленными беседами, я этого тогда просто не замечал. Там в Копенгагене я, между прочим, прочел у преп. Исаака Сирина в «Словах подвижнических», что надо предлагать однажды и дважды, но не более.

Зато в Копенгагене же я узнал, причем раз и навсегда, что такое настоящая русская «принуда». Приехала мать одной прихожанки, и мы всей семьей были приглашены на обед. Старушка была добрая, очень веселая и щедрая. Так вот, когда ни я, ни жена, ни дети уже давно и совершенно ничего не могли в себя впихнуть, она не только уговаривала, а спорт у нее заключался в том, чтобы еще раз навалить на тарелку, пока ты отвлекся или замешкался. Помню последнее: громадный кусок лоснящегося жирного шоколадного торта, который вопреки всем отказам оказался у меня на тарелке, когда я давно не мог и думать о какой-то еде. Слова просто не действовали, зато эта милая старушка ходила вокруг стола, беседуя высматривала и умела, невзначай подскочив, вопреки всем словам с победоносной улыбкой что-то такое на тарелку вывалить или новую тарелку подсунуть. Неизгладимое впечатление от этого осталось на всю жизнь: Дания и Россия…

Еще одно впечатление из храма: Храм в центре, недалеко от королевского дворца, наверное описан и в путеводителях. Одним словом, там часто появляются датчане и другие туристы. Совершенно незнакомые с православным богослужением. В те времена в храме стояли старые стулья. Я удивлялся, как это люди достаточно крепкого телосложения и северного вида умели так разваливаться на этих стульях, однако без того, чтобы стулья разваливались. При мне не сломался ни один стул, несмотря на то, что мощные мужчины закинув ступню правой ноги на левое колено, откинув локоть за спинку висели на этом стуле так, что я проходя с кадилом дивился этой изощреннойакробатике: голова сего наблюдателя выворачивалась назад – ведь проходил  я с кадилом вдоль стены и за сидящим. Пришел я к выводу, что этих наблюдателей надо считать недвижимым инвентарем, мебелью, так сказать, вместе со стульями, на которых они висели, чуть ли не сползая на землю. Естественно, я им не кадил, ведь и они не кланялись бы в ответ на духовное приветствие.

Но вот начался Великий пост и мы иногда умудрялись служить литургию Преждеосвященных даров, несмотря на двухнедельный ритм моих пребываний. Здесь мне стало ясно, что иметь подобные зрелища, например, во время перенесения Святых Даров было бы невозможным. Тогда мы перешли к древней практике закрытия дверей после ектеньи об оглашенных и спокойно служили без зрителей.

Ежегодно в Копенгагене совершается обход храмов. Некое экуменическое мероприятие. Оно называется: Kirkevandering – поход по храмам. Возник на приходском совете вопрос, как с этим быть – не запирать же храм. Для меня решение было ясно: Приветствовать гостей, потом моя проповедь по-английски – на тему «Се восходим во Иерусалим», когда Господь готовит своих учеников к событиям там, к Голгофе. Рассказ о русской Гологофе, связи подвига христиан с современностью, тропарь и кондак свв. Новомученикам российским. И датчане пошли дальше. Все остались довольны. Не было претензий, хотя и не было никаких совместных молений – просто на этот вопрос не последовало нашей реакции. Установлен был православный порядок.

О приезде митрополита Виталия

Владыка Виталий посетил Копенгаген в числах 25-29 октября 1988. Это было среди недели. Предполагалась панихида в королевской усыпальнице в Роскильде. Наверное Т. С. по этому случаю предложила, чтобы митрополит повенчал Ларису Юрьевну Гейель-Ханзен с ее мужем. Оба были уже постарше. В сущности это было не совсем по правилам – было это в четверг, да и монашествующим не очень-то положено венчать (а и митрополит монах). Но Владыка Виталий, видимо, не хотел отказывать. Литургию служил сам Митрополит и мне пришлось быть свидетелем его переживаний. Дело в том, что – по какой уж причине, не знаю – но Лариса Юрьевна задерживалась, а по договоренности ей следовало причаститься. Владыка Виталий поглядывал и сильно переживал опоздание. Наконец сказал мне: «Если они не придут к Херувимской, я не буду причащать.» К счастью, незадолго до Херувимской песни, чета прибыла, Лариса Юрьевна причастилась и никогда не узнала о чувствах священнослужителя.

Но зато и само венчание обернулось самой невероятной неожиданностью, в том числе и для меня. Когда именно митрополит Виталий решил поступить таким образом, не знаю, только поступил он так совершенно естественно, как будто так и было договорено.

Владыка Виталий торжественно в мантии вышел в конец храма (входная дверь сбоку, поэтому обмен кольцами (обручение) происходит не у самой двери, как обычно. Уже выходя царскими вратами, он наскоро сказал мне, что совершит обручение –

«А венчать будете Вы.»Точка. Так оно и было. После обмена колец, прочитав молитву о смысле перстня, об «Иосифе в Египте, Данииле во стране Вавилонстей, об истине Фамари», владыка Виталий столь же торжественно, шурша голубой митрополичьей мантией, удалился в алтарь. А я вышел ему навстречу царскими вратами в облачении, провел брачующихся с пением псалма в середину храма и – по благословению архиерея – совершил таинство венчания. Конечно, это был «сюрприз». Думается, что «принуда» в этом вопросе была не по душе владыке Виталию, и он пришел к такому выводу-решению.

Владыка Виталий во время своего пребывания в Копенгагене мне много дал. Меня, например, тяготило  порой поведение верующих или просто присутствующих в храме, и я – теперь видев его переживания по подобному поводу – спросил, что делать, когда я во время богослужения отвлекаюсь мыслью на стоящих в храме. Он дал мне пастырское вразумление: «Тогда кратко помолиться надо о них, стоящих в храме, о том, чтобы Господь напитал их душу здесь».

Гораздо позже Свято-Александровский храм в Копенгагене получил новый антиминс, а старый был возвращен в Епархиальное управление, в монастырь преп. Иова Почаевского в Мюнхене. И получилось так, что я долгие годы, до самого 2011 года, служил в г. Аугсбурге на том же антиминсе, первоначально подписанном еще Монреальским и Канадским архиепископом Виталием для храма в Копенгагене. Внутри виден и еще один зашитый старый антиминс, подписанный митрополитом Филаретом. Историческая память.

К слову сказать, Т. С. была хорошо знакома не только с нашими архиереями. Во всяком случае Митрополит Питирим ее всегда посещал, когда приезжал в Данию, вполне возможно, что и другие московские владыки.

Сергей Михайлович

Колоритной фигурой в нашем Копенгагенском храме был тогда Сергей Михайлович. Он сам рассказывал, что при св. Патриархе Тихоне был «исполлатчиком», т.е. одним из трех мальчиков, которые сразу после архиерейского малого входа на литургии пока архиерей кадит иконостас и народ поют трио по-гречески: «Ис полла эти деспота» (это значит: Многая лета, Владыко!). Тогда Сережа, должно быть, обладал светлым и высоким, звонким голосом. С тех пор прошло около семи десятилетий. Мальчишечий дискант перерос в звучный бас. Немало этому способствовал и дым, который пропустил за многие лета через свои связки в легкие и обратно наш чтец и певец (хотя и не посвященный в этот чин). Вот кто еще обладал незаурядным юмором. У Сергея Мих. были огромные роговые очки, с очень толстыми стеклами, за которыми, если проникнуть вглубь взглядом, можно было встретить небольшие, но светлые и добрые глаза, под мостиком очков – мощных размеров нос.

Мне рассказывал Ф. С. – сам я не был свидетелем – что те самые датчане-туристы, о которых уже шла речь, однажды дружно зааплодировали по окончании чтения Апостола, который ведь читается по-восхождению и заканчивается особым полутонным шагом. Хотя я и не был свидетелем того случая, но слушая Сергея Мих. всегда очень живо мог себе это представить.

Но зато я однажды чуть не свалился со своего сиденьица (поскольку священнику полагается во время чтения Апостола сидеть, если он успеет закончить каждение – а я в Копенгагене вообще умудрялся кадить по Уставу, т.е. кадил на прокимне до Апостола алтарь, и после Апостола на «Аллилуия» завершал каждение). Помню, я сидел и слушал нарастающее окончание Апостола, ожидая громогласного полутонного конца, когда прозвучало приветствие самого Апостола Павла, завершающее первое послание к Коринфянам: «Целуют вы о Господе Акила и Прискилла…». Только ижицу в имени «Акила» Серргей Михайлович принял за букву «у». Ярко моему уму представилась АКУЛА, целующая… Ну что-ж, если русский язык умудрился имя «Акилина» (через «ижицу») превратить в «Акулину», то что незаконного в такой интерпретации «ижицы», обретающейся в латинском имени «Акила» (орел)? Но все же зрелище братски целующей меня акулы навсегда поразило мое воображение, тем более, что оно прогремело в великолепном царском храме, с должной акустикой, украшенном тяжеловесными колоннами из литого железа, с золотой церковно-славянской вязью на стенах, в храме, связанном накрепко с мощью России при царе Александре III. Да, это было действительно мощно и запомнилось на всю жизнь.  Из года в год, в то воскресенье, когда читается этот Апостол, я переношусь в «свой» Копенгаген и не могу удержаться от улыбки, вспоминая нашего Сергея Михайловича.

И опять к слову: в совсем другом храмике, вернее бараке военного времени в городке Амберге (Бавария, Оберпфальц), я тоже так слушал Леонида Зоммера, читавшего Апостола, но сиплым голосом. «Зоммеру», как его там звали, было далеко за восемьдесят лет, он шамкал, и кроме того текст Апостола порой безмерно труден для понимания, даже когда его читают четко и без вываливающихся вставных зубов. Мне стало скорбно от того, что чтение было столь невразумительным, и я стал размышлять о бессмысленности этого чтения для прихожан – тех 15 стариков и старушек, которые были на богослужении. Но внезапно во мне прозвучал вразумляющий голос, отрезвивший меня в моих размышлениях: «Здесь есть один человек, который может это понимать, и он не слушает!» Да, я не слушал, а находился в недопустимых мечтаниях. Так и владыка Виталий мне трезво сказал: «Молись за этих людей…». Так я с тех пор и делаю.

Празднование 1000-летия крещения Руси

Во всей Зарубежной Церкви праздновалось 1000-летие Крещения Руси.

Отмечу события, в которых активно участвовал: после Копенгагена – Штутгарт (10.05.) и Берлин (15-16.05.). Между прочим: в Берлин для фортепианного концерта прилетела из Копенгагена Ольга Зорина. Во Франкфурте мероприятия: богослужение-молебен в середине Франкфуртского Свято-Варфоломеевского собора (при иконах там, где ведь некогда при Карле Великом в 794 году была провозглашена анафема седьмому Вселенскому собору! – http://drevo-info.ru/articles/4158.html), затем большая выставка (открытие 06.07.), епархиальный съезд, и литургия с приемом 10.07. Лондон: 16-17.07. Такие же празднования последовали в Баден-Бадене и, наконец, Мюнхене.

Итак, в Копенгагене празднование состоялось в субботу 7 мая 1988 года с участием королевы Маргариты и принца Хендрика, которые присутствовали на архиерейской Литургии, которой предстоял архиепископ Марк. Королеве была преподнесена золотая медаль Германской Епархии, отчеканенная к этому событию: на одной стороне медали Крещение водою, на другой часть иконы свв. Новомучеников Российских: Крещение кровию. Согласно этой тематике на лестнице в храм нами была установлена выставка, отображавшая историю Русской Церкви за прошедшее тысячелетие, а под конец, на последней панели, и путь Русской Зарубежной Церкви. Выставка эта, конечно, не могла сравниться с франкфуртской, профессиональной, устроенной при помощи городских властей рядом с ратушей Römer. Нет, наша скромная выставка состояла всего лишь из фотографий и текстов по-русски и по-датски. Но она была содержательной и впоследствии на основе этой выставки вышла в нашем монастыре книжечка-каталог (сколько страниц: …).

При всей скромности помещения выставки – это была лестница по восхождению к храму внутри здания (панелей, помнится было 6 или 7), с устройством этой нашей копенгагенской выставки было связано большое число переживаний и немало хлопот. Устраивать выставку вызвался поначалу художник Евгений Брукман – человек искусства с соответствующе чувствительным характером. Не раз мне приходилось побывать у него, оставаясь надолго после полуночи. Сперва Женя тянул, описывая достаточно грандиозные планы (к которым я изначально подходил с сомнением), но что-то он понемногу, как-будто, делал.

Зато под самый конец, в решающий, последний момент он (по-моему просто увидев, что не справляется) решил отказаться от этого проекта, заявив о своей крупной обиде ввиду плохой организации, недостатка уплаченных денег и чего угодно еще. Это было ужасно. Что дальше? Пришлось при последнем отъезде до самого мероприятия (дней за 10) специально писать письмо казначею-Политопу, который действительно, как оказалось, внес смущение своим активным торможением, демонстративным скепсисом и борьбой за каждую копейку. Ему-то эта выставка была вовсе не нужна. Поскольку я был в Копенгагене не постоянно, трудно было со всем этим спорить да и не привело бы это ни к чему – надо былозавершить начатое дело. В результате у нас были голые панели, но все же с некоторым узором-расцветкой, а все остальное надо было сделать наскоро самим. Было горько, но, почему-то, не очень обидно. Ведь все происходящее было вполне объяснимо, и как принято говорить сегодня: «нормально».

Катастрофы удалось избежать. Выправляя ситуацию, пришлось работать буквально всю последнюю ночь. Клеили тексты и фотографии вместе с Андреем Назаровым и Федором Бойком, отвечавшим за датскую часть текстов.

Выставка после торжественного архиерейского богослужения была показана мною королеве. Здесь произошел немножко неудобный случай: принц Хендрик всегда держится скромно за королевой Маргаритой. Показывал я выставку обратным порядком, так как – согласно предложению королевы – мы спускались по лестнице. Хотя выставка была задумана по восхождению, т.е. к рассмотрению снизу вверх, но было бы неудобно по окончании богослужения ходить туда-сюда. Когда мы спустились вниз к первой панели, входная дверь была приоткрыта. Я зашел в уголок, туда где стоял бюст Марии Федоровны, но при этом не заметил, что принц оказался за моей спиной еще глубже, внутри за приоткрытой дверью. Завершив объяснения первой, т.е. последней, панели (Крещение водой – Крещение кровью, с цитатой из Послания Иоаннова о трех свидетельствах – вода, кровь, Дух), я стал уступать, чтобы пропустить королеву Маргариту к выходу, но при этом – не заметив того – прижал принца в углу, созданном приоткрытой дверью, причем так, что пятясь даже наступил ему на ногу. Конфуз, конечно, страшный. Объяснить географию входной двери храма, и как это так получилось, не совсем просто… Но принц был очень мил и милостив. Распрощались на улице. Фотография прощания на улице есть, кажется, в нашем «Вестнике».

Передача

В конце ноября 1988 года была наконец напечатана книжечка о выставке к 1000-летию Крещения Руси. Она разрослась: кроме текстов и фотографий к выставке в книжке была напечатана также, как дополнение, переработанная статья из «Вестника Германской Епархии», приуроченная к 70-летию интронизации св. Патриарха Тихона («исполлатчиком» которого был наш Сергей Михайлович, живое звено предания). Интронизация первого Патриарха в Русской Церкви после перерыва в 217 лет происходила 21.11./04.12.1917 – в день Введения Пресвятой Богородицы. В этой статье про путь св. Патриарха уже содержались положения, в том числе ссылки на экклезиологию митрополита Кирилла Казанского (Смирова), которые обосновывали возможные пути диалога между Русской Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом. Неполные 90 лет после интронизации св. Патриарха Тихона был подписан «Акт о каноническом общении» (17 мая 2007 года).

В том же конце ноября 1988 г. прибыл в Мюнхен о. Андрей Бирон. Мы в Мюнхене прошли с ним список прихожан в Копенгагене. На Введение 1988 г. я сообщил копенгагенскому приходу о том, что к ним будет назначен новый священник, а через десять дней – 15.12. мы с ним прибыли. 16.12. более шести часов подряд занимались с «Тото» официальными документами (метрики). В день преп. Саввы (18.12.) о. Андрей служил первым, сказал проповедь по английски. За обедом произносились торжественные речи и многолетствия. Вчером под святителя Николая звонили во все колокола. Но не все было благополучно. Последовала обида Веры Ципурдеевой, дочь того священника, который служил в Копенгагенском храме после революции. Ее почему-то забыли пригласить. Пришлось вечером звонить ей по телефону, просить прощения, объяснять. Тем же вечером я улетел в Мюнхен навсегда.

Эпилог

Долгожданное и тщательно приготавливаемое Приходское собрание было проведено гораздо позже. Лариса Юрьевна Гейел-Ханзен стала новой старостой. Несмотря на то, что Т. С. много жаловалась на свой возраст, ноги и немощи, и полностью поддерживала Ларису Юрьевну, возникло у нее некоторое недовольство. У женщин с сильным характером, становящихся старостами, это вполне естественно. Властный характер нелегко смиряется с переменами.

У Т. С. это приняло соответствующий, и – как принято – совершенно нежелательный оборот. Она покинула, в конце концов, приход и стала впоследствии очень активно поддерживать идею создания в Дании монастыря под началом Московского Патриархата. Были и попытки самого Московского Патриархата создать параллельный приход с тем же именем св. Александра Невского – логичное следствие положения тех трудных лет. На эту тему есть краткие сообщения в «Вестнике Германской Епархии». Тема мало приятная.

Теперь те давние времена оказались мостиком к нашему времени, и непременно надо отдать должное всем тем людям, которые своими молитвами и личным вкладом – при всех трудностях и различных своих человеческих недостатках – сделали возможным, что приход в Копенгагене сохранился все эти десятилетия и процветает до сего дня.

• Вестник Германской епархии, ном. 6, 1990; 1, 1996
• Храм Св. Александра Невского в Копенгагене. ruskirke.dk
• markos.dk
• G. Seide, Monasteries and Convents of the Russian Orthodox Church Abroad (Munich, 1990)