В беседе с И. Н. Андрушкевичем (И.Н.) принимали участие А. В. Псарев (А.В.) и протоиерей Владимир Шленев (о.В.). Расшифровка звукозаписи К.В. Глазкова (КВГ). Перевода текста на новую орфографию и редактирование Л. Финкель.
И.Н.: Я хочу Вам сказать, что я знал его [владыку Леонтия] довольно хорошо, но именно так, как Вы хотите знать, т. е. общее впечатление, ибо детали его жизни я не знаю. И почему я это знаю, его общее мнение по ряду важных вопросов, – потому что я был его личным секретарем.
А.В.: Здесь, в Аргентине?
И.Н.: Да. Но я не хотел быть его личным секретарем. Я бы не стал его личным секретарем потому, что я был каким-то его сторонником или симпатизером. А я состоял в правлении конгрегации и состоял в епархиальном совете. В епархиальном совете было три-четыре священника и три-четыре мирянина, и я был одним из этих мирян. Но до него мы знали, что есть владыка Леонтий в Чили. Он иногда приезжал сюда к владыке Афанасию на храмовые праздники, и они вместе служили. Мне запомнилось, что он красиво служит, у него был хороший слух и голос. Потом, он любил служить, где полагается, по-латыни и по-гречески — какие-то возгласы, это он всегда делал. А владыка Афанасий это не всегда делал. Владыка Афанасий тоже очень любил служить строго по уставу. Но владыки Леонтия больше ударение было на эстетическую сторону богослужения, что тоже правильно, ибо красота является важной частью богослужения, является оболочкой истины. Я так считаю.
И я видел его несколько раз, но я с ним никаких контактов особых не имел, кроме того, что я знал, что это епископ Чилийский и что он к нам сюда приезжал. Но потом владыку Афанасия отсюда убрали, перевели в Австралию. У нас здесь был маленький раскол. Здесь была крикливая группа разных лиц, которая травила владыку Афанасия в течение ряда лет. Они все время против него писали разные доносы. Чтобы это прекратить, его удалили в Австралию, что было неправильно — нельзя уступать доносам. Пять процентов были против него, десять процентов являлись его ярыми сторонниками. Синод думал, что этим он усмирит. Но получилось хуже — началась обратная реакция.
А я в этих вопросах — византиец, я не русский. Русские любят ссориться, кого-то там ругать. А для меня — епископ назначен, и он для меня епископ. А то, что у него длинный красный нос, или большие уши, или плохой характер — это меня не интересует, т. е. это меня интересует в третьестепенную очередь. Благодать у священника и епископа меня интересует, а не его характер. Я в этом отношении византиец. Я родился в Югославии, был крещен в Русской Церкви, но ходил и воспитан в Сербской Церкви. У меня менталитет византийский, и я в этом отношении серб. Назначили священника — я ему подчиняюсь, назначили епископа — я ему подчиняюсь. Если только он не будет впадать в ересь. Тут уже нам Вселенские Соборы говорят, что нам даже против епископа надо выступить, когда он впадает в ересь.
Я в эти вопросы не вмешивался. Но меня все время выбирали в делегаты от нашего прихода на годовые епархиальные собрания. И я, может быть по глупости, всегда уступал, потому что я не боюсь говорить то, что думаю. Люди говорят чепуху, но я говорю — нет. Таким образом я попал в епархиальный совет. Там были хорошие люди.
И тут переместили владыку Афанасия, приезжает сюда владыка Леонтий. Его встречают в церкви все священники. Я был на этой встрече.
А.В.: Какое это было время?
И.Н.: Я точно не помню. Но у меня есть документы, и вы можете уточнить. Это была его первая встреча. Он приезжает вечером, и его в церкви встречает духовенство как правящего архиерея. Его встречают в 5-6 часов вечера перед собором на улице. И были приглашены члены епархиального совета и конгрегации. Конгрегация – это у нас не церковный орган, а юридическое лицо, на чье имя записано все имущество, что очень хорошо. Конгрегация всегда по уставу возглавляется правящим архиереем Зарубежной Церкви. Конгрегация состоит из 20-25 человек, не больше, и, конечно, все священники. И некоторые люди пришли просто посмотреть на нового архиерея, но их было мало.
Встретили его, и старший священник, которым тогда был о. прот. Тимофей Соев, про которого я ничего плохого не могу сказать, сказал то, что мне не понравилось. Он правящему архиерею поднес крест на блюде и сказал, что «у нас в епархии доселе творился некий беспорядок, а теперь есть надежда, что установится порядок». Этого не нужно было ему говорить. У нас в епархии не было беспорядка. Наоборот, у нас было слишком много порядка при владыке Афанасии. Потому что это был владыка, который хотел порядок, который хотел порядок административный, внешний. Но другие были недостатки. У каждого архиерея свои недостатки, но и свои преимущества, как и у каждого священника. И Господь Бог Своими неисповедимыми путями умеет управлятъ Церковью. Сначала Церкви нужен такой-то епископ, а потом — другой. Так же и глава Церкви.
Владыка Афанасий основывал Аргентинскую епархию. Церкви в какой-то момент нужен пастырь, который наводит административный порядок, а потом нужен тот, который проводит духовное углубление, а потом нужен третий для чего-то другого. Господь посылает того, кого нужно.
И тут, вскоре после встречи, на каком-то заседании начались какие-то разговоры. И владыка Леонтий говорит, что ему нужен личный секретарь. И тут все говорят, что Андрушкевич будет личным секретарем. А я тогда не мог, я тогда работал по 12-14 часов в сутки административным директором на одном маленьком металлургическом заводе, я еще не был на пенсии. Я даже на всенощные не ходил, а ходил только в воскресенья. А кроме того, у меня была семья и трое детей. Я говорю, что не могу быть личным секретарем архиерея. Но они на меня все так нажали, и сам владыка Леонтий. Я отказывался, тогда они назначили второго секретаря, который будет его возить, а я буду только при нем помогать ему советами. Но второй секретарь вскоре ушел. Так что мне потом пришлось возить и сопровождать владыку. Так что я стал его секретарем, и мне было очень трудно. Представьте, ему нужно куда-то поехать, а я не могу, я на фирме.
Владыка Леонтий любил разговаривать со мной. И говорит: «Мне нравится, что Вы мне говорите, что думаете, а то другие все время кривят душой. Или кого-то ругают, или кого-то хвалят, или что-то просят, или подлизываются». Один раз мы стояли, ждали чудотворную икону, или архиерея, на аэродроме с одной [дамой]. Так она в течение часа, пока мы ждали, двадцать раз подошла к архиерею под благословение. Потом он сказал: «Сколько раз Вам можно давать благословение?» Так ведь нельзя. Вот такие люди были.
А владыка мне говорил: «Мне нравится, что Вы мне все говорите». Владыка говорит что-то, а я говорю: «Я с Вами не согласен, с этим не согласен». И он все хотел, чтобы я был при нем. Мне ведь ничего не нужно было от него. Я не хотел стать ни священником, ни чтецом, никакой карьеры. У меня для этого нет никаких данных. Но я хотел сказать, как мне казалось, то, что лучше для дела. И он ко мне возымел большое доверие. И поэтому я не хочу про него ничего плохого говорить, потому что он ко мне относился очень хорошо.
Через некоторое время после того, как он приехал, у меня были именины, 18 июня. А я работал на заводе в двух кварталах от собора на улице […], где он жил. Он мне звонит и говорит: «Придите ко мне». Я отвечаю, что фабрика работает до четырех и я занят. Он говорит: «Так придите к пяти». Я к пяти выбежал, пошел к нему. И он подарил иконочки, какие-то вещи, устроил чай в честь моих именин. Я говорю, что меня дома ждут. Он ответил, что он сам хочет меня почествовать. Вот такие у нас были отношения.
У меня с ним было много разговоров, потому что мы разъезжали на автомобиле. Я его куда-то возил. И во время этих разговоров я высказывал ему свое мнение. И его мои мнения как-то интересовали, хотя они не всегда совпадали с его мнением. И я до самой его кончины был его секретарем.
И потом, ему нужно было зарегистрироваться перед аргентинскими властями как правящему архиерею. Потому что все христианские, но не римско-католические, Церкви должны регистрироваться в специальном регистре министерства иностранных дел. Этот закон в Аргентине с прошлого века, когда Римская Церковь не хотела допустить здесь других Церквей. В Аргентине полная свобода для всех других Церквей, но президент должен быть католиком до сих пор. Тут нужно было все перерегистрировать, потому что предыдущий архиерей все это имел в порядке, но он уехал.
Владыка Леонтий назначил меня представителем Церкви перед аргентинским правительством. Я говорю: «Владыка, это должны быть Вы». Но последовал отказ. Так что я дал владыке удостоверение в том, что он является архиереем. И это было в его характере. Удостоверение, в переводе с испанского языка, гласило следующее:
«Русская Православная Церковь в Аргентине.
Подтверждается, что его превосходительство монсеньор Леонтий Филлипович является титулярным архиепископом Русской Православной Церкви Заграницей в Аргентинской республике с юрисдикцией церковной над Аргентиной, Чили, Парагваем, Уругваем и Перу.
Его превосходительство монсеньор Леонтий Филлипович имеет номер такой-то аргентинской полиции и имеет другой аргентинский документ номер такой-то. Он всегда носит церковное одеяние.
Просим все власти и всех частных лиц в случае нужды оказать все необходимое сотрудничество его превосходительству монсеньору Леонтию Филлиповичу.
Подписано: И. Андрушкевич, секретарь архиепископата.
Департамент некатолических культов и диссидентов министерства иностранных дел и культов Аргентины подтверждает, что подпись, которая фигурирует на этом документе, является действительной и принадлежит И. Андрушкевичу, представителю этой Церкви.
Стоит две печати.
Второй шеф департамента культов министерства иностранных дел».
На документе владыка был сфотографирован в церковном облачении. Потому что священники и военные могли раньше фотографироваться на документах в форме. Я не был секретарем архипископата, я был секретарем владыки. Но он мне сказал: «Пишите так».
И я с владыкой имел много разных разговоров на разные темы. На тему католичества, на тему Ватиканского собора, на тему старообрядцев и на тему его хиротонии греческих епископов-старостильников.
Но я хотел бы Вам сказать мое впечатление о его внешнем облике.
А.В.: Это, пожалуй, очень ценно, потому что Вы с ним общались и, обладая Вашими аналитическими способностями, что Вы могли почувствовать?
И.Н: Я хочу сказать, что у всех нас есть преимущества и есть свои недостатки. Я не буду говорить о недостатках умершего человека, тем более у которого я был секретарем и который ко мне относился очень благожелательно не по моим заслугам. Я ничего плохого говорить не буду, хотя у него были вещи, которые мне не нравились, и я ему это говорил в корректной форме.
Но я хочу сказать, что мне в нем нравилось. Во-первых, мне нравилось благолепие его богослужения. Он очень ценил благолепие богослужения. И он мне говорил, что это благолепие идет из России, что раньше Церковь в России очень ценила благолепие. Еще до того, как были ликвидированы вся иерархия, все духовенство царской России. Что он был прислужником […] вместе с будущим патриархом Пименом, он мне так говорил. И что там очень ценилось благолепное богослужение. Не только формально по уставу, но чтобы все было красиво и духовно. И он это очень ценил и считал это очень важным. И когда мог, он это делал. Чтобы хорошо пел хор, священники и архиереи. Не нужно гнушаться полными текстами, и, когда нужно произносить молитвы по-латыни и по-гречески, то это нужно сохранять. Потом, с другой стороны, он был сторонник сохранения всего того, что сейчас мы могли бы назвать староверчеством. Но не в раскольническом смысле, а в общем. Не надо никаких нововведений. Он был большой консерватор.
Значит, первое — это было благолепие, второе — полный консерватизм, но без фанатизма и без жесткости и без обиды. Он был против того, чтобы кого-то обижать. Он был за твердость, но в мягких формах. Есть латинская поговорка. Я ее говорю, чтобы нарисовать его профиль: «Крепость в вещах, мягкость в форме». К нему приходили люди, одни приходили его хвалить, другие приходили на него жаловаться. Всех он принимал внешне очень спокойно, приятно и мягко. И этим он людей обезоруживал. Он был сторонником ничего не менять, но делал это в мягкой неотталкивающей форме. Потому что владыка Афанасий был тоже очень большой ревнитель Православия и уставности и тоже был большим консерватором, но он был консерватором иного типа человека. И он относился ко мне с большим доверием, так как раньше я был с владыкой Афанасием. К нему приходили каие-то три-четыре католических семинариста из недалеко расположенной семинарии. Они были одеты в какие-то рясы, довольно неопрятные и грязноватые. И он их не принял: «Это какие-то жулики-бандиты. Кто они такие? Я их не знаю, они не православные. Я не хочу ничего иметь общего с ними». Он боялся, что будет какая-то провокация. А владыка Леонтий, он принимал всех.
А третья черта его была та, что он говорил, что Церковь должна не только принимать и требовать отъ людей что-то, но и должна что-то давать. И если к архиерею кто-то приходит, то его надо угощать. У него всегда был чай, варенье, пирожные. Он говорил, что архиереи и священники должны угощать всех тех людей, которые к ним приходят. Он говорил, что от бедных людей требуем членские взносы, пожертвования, покупку свечей, храм должен как-то жить, но мы должны тоже давать людям. И у него всегда было какое-то чаепитие.
Я описываю его внешний облик, а потом расскажу идеологию.
В определенном смысле он был сторонником староверов. Он говорил, что они были лучшие люди России. И это была трагедия России, что произошел раскол. И то, что патриарх Никон так круто отнесся к ним, это вызвало трагедию. Он говорил, что не надо крутости. Я с ним в этом согласен, хотя многие не согласны. Да, потом у староверов даже были различные ереси, но в своих истоках они не были еретиками. Я считаю, что раскол был провокацией Запада. Он этого не говорил, но подходил к этому. Он говорил, что это была трагедия, и что теперь, если есть такая возможность как-то сблизиться, то надо сблизиться. Но, конечно, они должны вернуться на почву Православия, если они беспоповцы и т. д. Но если они возвращаются на почву Православия и хотят сохранить старые обряды, это можно сделать. Это было решено еще в России, это было решено еще владыкой Антонием, который был нашим первоиерархом.
А.В.: Но практически он со старообрядцами не встречался?
И.Н.: Нет. Он ни с кем не встречался. Его позиция была та, что надо держаться за старое, не надо ничего менять. А если кто-то в этом перегибает палку, то не нужно с другой стороны перегибать палку и бить его по голове за то, что он перегибает эту палку, а нужно по-хорошему это уладить.
А.В.: То есть, если человек ревнует в своем консерватизме не по разуму, то его не нужно наказывать?
И.Н.: Его не нужно наказывать. И вообще, у него была такая тенденция, с которой, может быть, многие не согласятся, но я лично согласен. Если перегиб идет в сторону консерватизма или либерализма, то перегиб нельзя лечить противоположным перегибом. Лечить перегиб нужно, как он говорил, мягким отношением. И это мягкое отношение иногда принимало форму хитрости. И здесь я подхожу к следующему вопросу.
[Пропуск текста на пленке — К. В. Г. История с Седляревичем.]… так был разрешен вопрос и с «Очагом». Ведь с «Очагом» война длилась несколько лет, они не хотели отдавать этот храм. А владыка говорил, что в канонах Вселенских соборов написано, что все церковное имущество должно быть записано на имя епископа. А храм и есть церковное имущество. Дом какой-нибудь — он может быть церковным или нецерковным. А храм — на нем купола, крест, он освящен при закладке как храм, он должен принадлежать епископу, а епископ возглавляет конгрегацию. Они спорили, был у них конфликт внутри «Очага». Но этот конфликт он разрешил тем, что он пригласил их к себе на чай. Я был на двух таких чаях. Он говорил: «Мы сейчас помолимся, потом попьем чай и потом мы им скажем, что вот все это надо подписать и приготовить и т. д.» А они говорили: «Мы против Вас, владыка, ничего не имеем (а они были против владыки Афанасия – И.Н. ). Мы, наоборот, подчиняемся Вашим решениям. Но мы хотим сохранить этот храм за собой». Он говорит: «Вы подчиняетесь моим решениям, то я тогда приму решение, а вы тогда подпишите». «Да, мы все подпишем, что Вы решите». Потом они еще раз пришли попить чаек, а он уже приготовил купчую крепость и говорит: «Вот вы сказали, что вы будете мне подчиняться, вот мы сейчас это подпишем, а потом помолимся, потом попьем чаек…» И они все подписали и передали церковь. Таким образом, он их дипломатическим способом склонил. Они потом рвали на себе волосы, сожалели, что это было сделано. Все так было и записано в журнале конгрегации. Вот у него был такой подход. Нужно, чтобы все было по-хорошему, чтобы не было скандалов. Нужно, чтобы все было спокойно, нужно все умиротворить, выпить чаю, покушать варенье и все такое. Но, с другой стороны, слабость была, что он считал, что все эти формальности не нужны.
А.В.: Формальности — в каком смысле?
И.Н.: Раньше, при владыке Афанасии, было много формальностей, все это писалось-записывалось, контролировалось, а владыка Леонтий стремился свести формальности до минимума. То, чего требует закон и нельзя избежать, надо соблюдать, а остальное — не обязательно.
Еще была у него одна важная черта, которую он сохранил из России. Он говорил о положении в 30-е годы: «Арестовывали епископа какой-то епархии в России. Но до этого он быстро рукополагал вместе с двумя другими епископами. Иногда священник не хотел, ибо был не подготовлен. И такая же история была, кроме как со священниками, с диаконами и мирянами. Следовало сохранить иерархию, минимум иерархию». У каждого есть свой профессиональный тик. У него был тик в том, что всех нужно в прислужники и во священники. Все это он мне не объяснял, но он так действовал. Я его спрашивал, почему он так действует. Он отвечал: «Если бы мы в России так не делали, то у нас бы иерархия полностью исчезла. Если человек несколько не подготовлен, но нужен священник, мы его рукополагали».
А.В.: Его спрашивали: «Почему, владыка, Вы столько рукополагаете?»
И.Н.: Он отвечал: «Я ищу кандидатов. Мы привыкли к этому в России». Иногда это принимало анекдотичные формы. Мы сидели на аэродроме [?] в Буэнос-Айресе, ждали кого-то. И вдруг подходят три англичанина-хиппи. Довольно чисто одетые, но с огромными бородами и нестриженными волосами. А владыка говорит: «Вот какие бы из них были бы хорошие священники!» Я говорю: «Владыка, это не священники, это — хиппи». «Не важно, надо было бы с ними поговорить, может быть, они стали бы священниками». У него была мания, чтобы всех сделать священниками и прислужниками. У меня три сына, они все прислуживали. А старший, сейчас профессор математики, в детстве был очень неуклюжим, мог упасть, уронить крест, посох, наступить на ногу священнику. Поэтому я его не пускал прислуживать. А владыка Леонтий говорил: «Пусть прислуживает». И в соборе на архиерейском богослужении он его заставил прислуживать. И мы с женой с ужасом видели, как он наступил на мантию архиерея. А я говорил: «Владыка, не берите Колю в прислужники, он не подходит для этой роли». «Не важно, не важно, любой подходит. Мы в России должны были любого брать». Если бы я сказал, что хочу быть священником, я бы сразу стал священником, даже не зная, как служить. «Научитесь, потом научитесь, со временем научитесь», — говорил он. А владыка Афанасий был совершенно противоположным: «Нужно учиться, я у него возьму экзамен, если он не знает, я его ни за что не приму и буду проверять, и пусть он дальше учится. А если не годится — значит, не годится». Владыка Леонтий же не любил большие формальности, большие организации. Он хотел, чтобы все было благолепно-красиво, чтобы все было по-старому, чтобы ничего не менять, всех рукополагал в священники. И он все эти [?], которые кругом кишели, он их просто не понимал. Ему это не нравилось, и он сводил их на нет таким, я бы сказал, дипломатически-византийским путем. Бывало, он обманывал, чтобы избежать конфликта. Я с этим был согласен.
А теперь про мировоззренческую часть. Про католиков и старообрядцев я Вам уже сказал.
А.В.: Про католиков Вы не упоминали.
И.Н.: Значит, сейчас я Вам расскажу про католиков. По отношению к католичеству у него позиция, я считаю, была правильная и более-менее совпадающая с моей позицией. У меня позиция была трудная, потому что я женился на аргентинке-католичке еще при владыке Афанасии. И он вообще не позволял смешанных браков. Он не позволял священникам совершать смешанные браки без его личного разрешения и благословения. Я был должен лично к нему пойти. И он мне сказал: «Я не позволяю. Многие это делают вопреки, но эти люди потерянные. Но Вам я разрешаю в виде исключения и даже не требую, чтобы она переходила в Православие. Я Вас знаю, я благословляю этот брак, пусть она даже не переходит, она сама потом, если нужно будет, перейдет. Только, чтобы дети были православные». Я сказал: «Я сам поставил это первым условием». Я поставил несколько условий. Чтобы она никогда не курила и чтобы не мешала моей церковной и общественно-политической деятельности. Я никогда ей не говорил, чтобы она переходила в Православие. И она лет через пятнадцать сказала, что она хочет перейти в Православие, что у нее был какой-то конфликт со священником. А она была очень верующая католичка, она ходила на все богослужения. Я сказал, что по такой причине не надо переходить в Православие. И только лет десять назад она сказала: «А теперь я хочу перейти в Православие, хочу быть погребена вместе с тобой». И она стала православной. Так что владыка Афанасий был прав.
Когда мы разговаривали с владыкой Леонтием, он тоже говорил, что нужно очень деликатно относиться к этим вопросам. И они купили участок земли в Чили, где потом была обитель, а сейчас там приют. И там был грот, в котором стояла от прежних владельцев статуя Божией Матери. И проходили местные жители, некоторые крестились, некоторые не крестились. Когда они купили этот участок, то не знали о существовании этого грота со статуей. А потом нашли. Эта статуя была благословение этому участку. Поскольку они почитают Божию Матерь и Иисуса Христа — это хорошо. И так он к нашей Церкви приобщил и брата Иосифа. Он мне рассказывал, что он был мальчик, проходил мимо, и он его сразу пригласил: пожалуйста.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]… но нужно деликатно. Не надо настаивать. Надо им показать красоту и благолепие нашего богослужения. И вот он говорил: и это не важно, что статуя. Мы статуи сами не ставим, но если они поставили и если они покланяются Божией Матери, то мы должны относиться к этому с уважением.
А.В.: Он именно про брата Иосифа говорил?
И.Н.: И он сказал, что был такой брат Иосиф, он проходил мимо церкви и он зашел, я сказал ему: «Останьтесь, послушайте, посмотрите» и т. д. Любой, кто приходил — пожалуйста.
А.В.: И потом он сказал, что он его крестил или присоединил?
И.Н.: Потом он его присоединил, да. Вот таково было его учение о церковной икономии, доведенное до максимума по отношению к католикам. Я говорю, что если они любят Божию Матерь, то это хорошо, мы должны их в этом поддерживать и не должны критиковать, и не должны отталкивать. Но потом я ему задал вопрос во время нашей очередной поездки на автомобиле: «Хорошо, но вот, владыка, я попал в несчастный случай, в автомобильную катастрофу. И никого нет, нет священника. Могу ли я исповедоваться у католического священника?» Такой абстрактный вопрос. Потому что многие тогда говорили, что можно. Была такая волна — Ватиканский собор, разрешение Московской Патриархией и т. д.
А.В.: Да, в 1969 г. разрешили в случае смертной нужды. Потом, в 1979 г., они от этого отказались.
И.Н.: И он мне говорит: «До Ватиканского собора я не знаю, что бы я Вам ответил. Но сейчас, после Ватиканского собора, я не буду Вам отвечать. Когда наступит момент, Господь Бог Сам укажет, что делать. Но я Вам разрешения вперед на это не даю. Вы сами сможете решить это, но без меня. Потому что после Ватиканского собора я сомневаюсь. Они снова переменили Евхаристический канон, который уже был переменен раньше до этого. Они ввели какие-то новые изменения. И даже не знаю, действительна ли их Евхаристия сейчас или нет». Значит, он считал, что до этого она была все-таки более-менее действительна для них, если человек искренне верующий католик. Это трудный вопрос. С нашими людьми трудно спорить, потому что некоторые наши люди малограмотны, а другие слишком фанатично к этому относятся. Если человек — верующий католик, он не виноват: что он может делать? И этот вопрос — даже был у нас спор при владыке Александре с чтицей Гранитовой.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]…Ватиканского собора, что он сомневается в действительности этого причастия. Значит, до этого он не сомневался. Тоже интересная точка зрения. Но это не было попустительством. Это очень сложная диалектика, очень трудно разобраться в этих вопросах. И нельзя подходить с бухты-барахты и нельзя наотрубь, грубо подходить к этим вопросам. С одной стороны, он говорил это, а с другой стороны, он мне говорит: «А вот у нас в Чили был известный архиепископ (который потом во времена Пиночета тоже прославился), он служил панихиду по великому еретику Де-Молле, последнему великому магистру храмовников-тамплиеров. Это были предшественники масонов, и это была великая ересь, и по этому еретику и кощуннику служили панихиды. И собрались все: католики, англикане, протестанты – и они сделали экуменическую панихиду. И пригласили меня. Я, конечно, не пошел. Но пошел какой-то сирийский православный епископ. Я с тех пор с ним прервал общение, потому что он пошел на панихиду по этому еретику Де-Молле». Так что в строгих, принципиальных вопросах он был очень строг. Но, с другой стороны, он говорил, что до Ватиканского собора их причастие для человека верующего, если он верил, что это есть Плоть и Кровь Господа нашего Иисуса Христа, то это, как он говорил, «шло ему на потребу». Так что вот какое сложное отношение у него было к католическому миру. С одной стороны, как он говорил, надо уважать Божию Матерь, даже когда статуя. Мы сами статуи не делаем, но если они сделали, мы должны уважать. Народ простой, если он верит в это, мы должны с этим считаться. Но после последних реформ мы должны относиться очень осторожно, мы этого не принимаем. А когда прямая ересь экуменическая идет, то мы тут наотрез отказываемся, даже прерываем всякое общение. Вот это была его позиция — довольно сложная, но я с ней в общем согласен. Он в этом отношении был очень селективен, т. е. он говорил, что надо приглашать, допускать на богослужения — пусть они смотрят, надо относиться к ним с уважением, но, когда они открыто манифестируют какое-то выражение ереси, то тут открыто нужно от них отказываться публично. И сюда приезжал какой-то крупный иезуит, не епископ, а священник. Но он был секретарем экуменического совета в Ватикане при папе. Председателем этой комиссии был какой-то кардинал, забыл его имя. Это была важная шишка, это был второй человек в комиссии по сношению с Православными и протестантскими Церквами, который был установлен Ватиканским собором. И он приехал сюда, и он написал письмо владыке Леонтию, что он хочет с ним встретиться и поговоритъ о общении между Церквами, сближении и т. д. И он послал меня. Я говорю: «Владыка, я не подготовлен, я не имею богословского образования, потом я не священник, я мирянин, пошлите какого-нибудь священника или пойдите сами». А это была крупная фигура — он был не епископ, он был монсеньор (для нас как бы протопресвитер). Он ответил: «Ну я священника туда не пошлю, они что-нибудь напутают. А я с ним встречаться тоже не хочу» — «Так что я ему буду говорить?» — «А скажите, что Вы сами хотите, я с этим согласен» — «Так дайте мне инструкцию» — «Нет-нет-нет, Вы ему прямо скажите, вот что Вы думаете. Я знаю, что Вы думаете — вот это ему и скажите». Он мне дал письмо, и я пошел. А это была шишка! И я сказал ему, что мы ничего против не имеем, но мы против экуменизма, считаем, что это ересь. Есть постановление Архиерейского Собора нашей Церкви, что это ересь. Единственный экуменизм, который мы признаем, – мы признаем, что Вселенский патриарх есть экуменический патриарх. Вот в этом наш экуменизм. Но я тогда сказал ему про Де-Молле. Я говорил: «Вот видите, вы служите панихиду по еретику, которого вы сами же в свое время сожгли. А вы говорите, что ваш папа непогрешим. Когда он был непогрешим — тогда, когда он сжигал Де-Молле, или сейчас, когда он говорит, что нужно хорошим словом его вспоминать? Вы не думаете, что он был предшественником современных масонов, которые развились из одной части этих храмовников, которые бежали в Шотландию и Англию из Франции, убегая от преследований французского короля?» И тут он замял разговор. Потом владыка мне сказал: «Вот и правильно! Вот потому я Вас и послал. Мне бы это было бы неудобно сказать, а Вы сказали. Хорошо, что сказали!».
И третий вопрос — насчет греков. Его пригласили туда старостильники, потому что у них не было епископа. И он и еще какой-то другой епископ, я не помню, кто это был, рукоположили им одного епископа и сразу после этого с ним второго, третьего и создали Синод. Но мне он сказал, что когда он приехал в Грецию, был донос, подозревала греческая официальная иерархия, и за ним следила полиция. Он должен был ночью скрываться. Это было сделано тайком, ночью, не в том месте, где это было предсказано, и все такое… И ему потом, конечно, был сделан выговор от нашей иерархии. Ему владыка Анастасий сделал официальный выговор.
А.В.: Потому что владыка Анастасий был категорически против таких рукоположений…
И.Н.: Но потом ему владыка Анастасий якобы сказал, как мне говорил владыка Леонтий: «Вы поступили неправильно, но Вы вошли в историю. Вы восстановили старостильную иерархию епископата в Греции». Но потом с владыки Леонтия сняли этот укор, который был ему официально выражен. Наша Церковь вошла в какие-то сношения с этой новой Церковью, которая пошла от него. Он сначала был предан какому-то наказанию, но потом с него это было снято.
А.В.: Если Вам придется обрисовать владыку Леонтия человеку, который его совершенно не знал, и у Вас будет всего две минуты, то как Вы в эти две минуты обрисуете его образ, самое главное, что у Вас осталось о нем? О любом человеке остается одна или две черты – то, что первое приходит в голову, когда ты вспоминаешь его.
И.Н.: Это был продукт Русской Церкви первого этапа гонений. Это — первые пять лет, когда было жуткое зверство. Потом было утишье. Тогда хотели сохранить старую Русскую Церковь с ее благолепием, не хотели идти на все уступки советской власти, как потом пошли архиереи. Но он шел на целый ряд уступок, соглашался любого почти что человека посвятить в священники и в иподиаконы и т. д. У него был большой диапазон церковной икономии, которая была вызвана тогда такими ужасными условиями советской власти. А потом, уже во второй период, во время войны, когда можно было заниматься миссионерством, он был сторонником того, чтобы всех привлекать и делать миссионерскую деятельность. И в этом отношении он иногда перегибал палку и были некоторые ошибки…
А.В.: Но возвращаясь к этому краткому портрету владыки, чтобы его закончить…
И.Н.: Он был человек по внешнему виду очень мягкий, приветливый, не без известной хитрецы. Он хотел, чтобы было бы какое-то благолепие, благополучие в Церкви. Но без излишней бюрократии. Конечно, он хотел, чтобы власть была у него. Он был очень консервативен, но, с другой стороны, стоял за то, чтобы не перегибать палку и быть мягким. Но иногда он, когда люди на него слишком уж нагло нажимали, сдавался. Например, он венчал сына Есиковского, хотя он знал, что у него была первая жена, которая не дала ему развода. Но те люди на него так насели и начали угрожать, и тут он их повенчал. Я думаю, что это ускорило его конец. Он страдал сердцем, но не знал этого. Он мне говорил, что когда-то во время богослужения, еще в Чили во время литургии, он вышел с крестом на аналой и вдруг у него все потемнело и он ничего не видел и ничего не слышал. Он не упал, и вдруг потом к нему все это вернулось. Когда он рассказывал это врачам, они говорили: «Это у Вас был уже маленький инфарктик». Так бывает — или инфаркт, или инсульт — совсем минимальный, на секунду-две. Потом у человека все как будто темнеет, он не успеет упасть, и он уже вернулся к себе». И потом в последнее время он тут был уже очень болен. И, конечно, тут все его терзали, потому что мы тут были сторонники владыки Афанасия и сторонники его. И они к нему все приставали. А его это не интересовало.
А.В.: Что Вы имеете в виду?
И. Н.: Все эти интриги. Те — за этого, а эти — за того… А он хотел, чтобы были красивые богослужения, чтобы люди приходили на богослужения, чтобы кого-то привлечь, кого-то сделать священником, кого-то сделать иподиаконом. А политиканство в рамках Церкви его не интересовало. Ему это было очень неприятно, ему это сильно вредило. Это мое мнение. У меня с ним были хорошие отношения. Но у меня тоже иногда были с ним и несогласия, я не спорю, потому что он уж слишком был со всеми по-хорошему. Я говорю: «Владыка, с этим человеком ведь нельзя, он ведь сумасшедший». Тот же самый Сахновский. Он хамил предыдущему архиерею, а теперь он перед Вами кланяется в ноги. Вы принимаете его поклон, но учтите, что этот человек все-таки нехорошо поступал». Он говорил: «Ну ничего, ничего, нужно использовать, что он сейчас так». Потом этот Сахновский, нужно отдать правду, когда владыка Леонтий умер, попросил у владыки Афанасия, которого сюда вернули, в письменной форме лично попросил прощения, исповедовался. Вопрос был исчерпан. Но было поздно, он сделал много зла Церкви. И владыка Леонтий не мог занять твердую позицию, он был слишком мягким человеком в этом отношении. Он был очень благодушным и немного мягким. Хотя был хитрым. И он хотел хитростью и умением заменить необходимую твердость в некоторых вопросах административного порядка. Не в вопросах богословских, в них он занимал твердую позицию. Но в вопросах церковного управления он был слишком мягким, когда иногда нужно быть твердым. Нужно быть мягким, но есть какая-то граница, где нужно сказать — нет, хватит! Но я могу ошибаться, я ничего плохого не хочу про него сказать, я был его секретарем, он ко мне очень хорошо относился.
А.В.: Вы говорите по совести, естественно, мы не можем всего видеть. Один Господь Бог имеет полную картину.
И. Н.: Но он иногда был упрямым. Но он не был достаточно твердым к некоторым людям, которые приносили большой вред Церкви. Я считаю, что он был должен поставить это им хотя бы на вид. Но иногда он был упрямым. Например, было епархиальное годовое собрание, последнее при его жизни. Я на всех собраниях присутствовал при нем и при владыке Афанасии до этого в течение 10-и лет. А в этот день у меня была ангина, страшная ангина, 39 или 40 градусов температуры. Я лежал в кровати. И он мне звонит за час до этого собрания в воскресенье и говорит: «Вы приедете?». Я говорю: «Нет, владыка, я не могу, у меня 40 градусов» — «Ну, приезжайте медленно, понемножечку» — «Я не могу». Потом началось собрание и он звонит прямо оттуда: «Вы не можете хоть на минуточку приехать?». Я отвечаю: «Владыка, мне на автомобиле нужно полчаса ехать туда, полчаса — обратно, а у меня 39 температура. Хоть на минуточку — это час. Я не могу никак». Оказывается, были выборы делегатов на Третий Всезарубежный собор, одного от священников и одного от мирян. От священников выбрали о. Владимира [Шленева], и никаких затруднений не было, потому что он там присутствовал, а меня трудно было выбрать — я не присутствовал. И 80% были за, а 20% были против меня, и они говорили, что нельзя выбирать человека, который отсутствует. И он оттуда позвонил мне и говорит: «А Вы согласитесь быть делегатом на Третий Всезарубежный Собор?» — «Владыка, но я же не присутствую» — «Но вот мы тут заседаем, и если Вы по телефону мне скажете, что Вы согласитесь, то я им скажу, и это будетъ законно» — «Ну, я согласен!» — «Если Вы не поедете, то и я не поеду. Ни с кем другим я не поеду. Если Андрушкевич не поедет на Собор, то и я не поеду. И будет Аргентина без представителей на соборе. Так что голосуйте за него, а он согласился по телефону». И они за меня проголосовали все, а некоторые воздержались, так что против никого не было. И он мне потом третий раз позвонил и говорит: «Вас выбрали единодушно, потому что против не было, а было только несколько воздержавшихся». И он мне говорит: «Вы дайте фотографию в газету, что выбраны эти делегаты, что будет три делегата отъ Аргентины — я, как правящий архиерей, о. Владимир, и Вы. Дайте в “Нашу страну”». Потом я пошел специально снимать фотографию для газеты, потому что у меня не было фотографии. У меня фотография с женой, с детьми, но не было моей фотографии. Мою фотографию я сделал, собрал остальные, и тут он умер. И пришел приказ от Синода, что назначается владыка Афанасий обратно. Но он не имел права ничего менять в этом указе, что было решено при владыке Леонтии, это было одно из условий.
А.В.: Отче [прот. Владимир] Вы можете рассказать о кончине владыки Леонтия?
И.Н.: Я хочу только закончить. И он, владыка Афанасий, зная, что я был его сторонником, но что я был тоже секретарем владыки Леонтия, он посчитал, видимо, что я ему изменил, но я ему не изменил, я его защищал, он просто меня отменил, а назначил сам без всяких выборов Шостака и поехал вместе с ним на этот Всезарубежный Собор. Я остался в дураках, потому что люди говорили: «Как же так, выбрали Андрушкевича, а поехал Шостак. Как же так?» — «Я не знаю, спросите владыку Афанасия». Так что третий делегат-мирянин был назначен архиереем, что было неканонично, неправильно и незаконно. И я человек принципиальный и нетщеславный, мне не нужно было туда ехать, но я считал, что если меня выбрали и правящий архиерей это подписал и сообщил об этом в Синод, а Синод издал указ, что ничего нельзя менять. И приезжает архиерей, сторонником которого я был, но он меня почему-то отменил и назначил другого и поехал с ним. Я вышел из епархиального совета и вышел из конгрегации. Я написал владыке Афанасию письмо, что я не согласен дальше сотрудничать, потому что я человек принципиальный, гибкий во всем, но принципы нарушать!…
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]…заболел, его отвезли в больницу. Ему было очень плохо. У меня есть документы о его болезни, и я их Вам дам. И потом, когда он умер, нам сказали… Мне позвонил о. Владимир, мы вечером туда поехали, и это было уже поздно вечером. У него было плохо с сердцем.
А.В.: Ему советовали, что я слышал от людей, которые его знали, ему советовали: «Владыка, принимайте эти лекарства и эти лекарства». Он просто слушал, а потом происходил конфликт.
О.В.: Ему приносили еду, которую он совершенно не имел права есть. У владыки была слабость — он любил сладкое. И когда владыка умер, то мы открыли полки за занавеской, а там была всевозможная еда. О. Иоанн Гречко знал, и он старался выбрасывать все, что владыке нельзя. И вот это была испорченная еда. Владыка Афанасий разсказывал, что они были на Соборе, и спал вместе с ним владыка Леонтий и владыка Александр. И вот он слышит ночью, что кто-то ест. Он думал, что это какая-то крыса, а смотрит — владыка достал что-то из-под подушки и ест. И тут оказалось, что владыке различные люди давали всевозможные лекарства, даже было лекарство от беременности. Это были просто преступники!
И.Н.: Были плохие люди, которые хотели получить какие-то выгоды.
О.В.: Я с ним был в госпитале, возил его туда, и был возле него в последний раз. И там у него из кармана вынули все абсолютно лекарства и сказали, что ни в коем случае нельзя эти лекарства. И я их унес. А потом приходили миряне и давали ему, а он прятал все под подушку, и доктора ничего не могли понять. А потом сестра, когда меняла белье, вдруг смотрит — вываливается куча этих лекарств. Вот это как нехорошо поступали люди. У владыки в последнее время, у него была страшное постаревшее лицо. Так, что глаза просто вышли наружу. И я, когда увидел, остановился, и мне стало плохо. А он говорит: «Неужели я так плохо выгляжу?» Я ответил: «Вы так выглядите, что никто не должен Вас видеть, в таком Вы состоянии». Тогда он заставил меня потушить свет. И я ему читал и разсказывал письма, потому что он не видел. Писали ему из разных мест. Он доверял мне, и даже как-то мне сказал: «Я знаю, что Вы меня не любите. Но я знаю, что Вы меня никогда не предадите». Я говорю: «Чтобы любить человека, надо знать его, а я Вас в первый раз вижу». И потом, когда я читал ему письма, началось заседание конгрегации и все поднялись к нему за благословением. Владыка сказал: «Потушите свет, чтобы они не видели моего лица. Я не хочу, чтобы они видели меня таким, какой я есть». Все подошли под благословение. Они все ушли, и я последний удалился. Там было одно письмо, которое я отказался читать. Он спросил — почему? Я ответил: «Тут нехорошее письмо, нехорошее к Вам обращение» — «А Вы его прочтите» — «Я, если Вы разрешите, буду его читать, но те слова, которые тут написаны, я буду пропускать». Я прочел это письмо. Он сказал: «Как это прискорбно». И он меня отпустил и сказал: «Завтра я жду Вас в 8 часов утра. Вы должны будете пойти в полицию и там получить документ, который мне нужен под паспорт. Я пойду покупать билет, и я еду на Собор. Я должен ехать на Собор». Его мечта не сбылась. Когда меня позвали туда, собрались все священники, батюшки растерялись, а я был самый молодой священник. Я говорю: «Приступим» – омывать тело и облачать в полное облачение. И я выдвинул кушетку, на которой лежал владыка, на середину, и первое что я начал — вынимать все, что у него было в карманах — документы, чеки, часы. Все клал на маленький столик. А потом взял и накрыл белой простыней. Мы его раздели, начали омывать теплой водой. Мыли все тело, лицо, потом помазали его маслом и начали одевать во все облачение. Когда одевали облачение, дьякон читал положенные молитвы. Потом спели «Ис пола эти деспота», дали ему в руки дикирий и трикирий символически и так его приготовили. Мы ждали о. архимандрита Вениамина, который был его душеприказчик.
Когда мы его облачили и спустили вниз, то доставили его в церковь. И я поехал домой, чтобы немножко привести себя в порядок. Звонят мне по телефону — приехал о. архимандрит. Да, а мы закрыли все помещения и описали, закрыли сургучом, и каждый подписался, кто присутствовал, чтобы никто не мог [войти] в комнату, где были владыкины вещи. Так вот, звонят по телефону: «Отец Владимир, немедленно приезжайте на подворье, приехал о. Вениамин». Я приезжаю на подворье, и меня по дороге встречает матушка, матушка Иулиания или матушка Иоанна, кто-то из них. «Что случилось, о. Владимир? Пропали все вещи владыки!» Я говорю: «Не может быть!» Когда мы уходили и закрывали квартиру, я видел, я бросил глаз на то место, где лежали все вещи — они все лежали на месте. «А вот сейчас туда вошли, искали и ничего не нашли». Я говорю: «Одну минутку! Какое вы имели право войти в комнату владыки без тех лиц, которые подписали? Вы должны были всех нас вызвать и в нашем присутствии открыть помещение и войти туда. Почему вы это не сделали?». — «Да, Вас обвинили, что Вы это все забрали!» Вы знаете?! «Как – священника, обвинить священника, что он что-то украл? Как вам не стыдно!» — «Вы меня простите» и она даже назвала, кто это сказал. Я говорю: «Хорошо». Перекрестился, поднялся наверх, когда вошел — сидит о. архимандрит, и только одним глазом вижу, что все на месте. Слава Богу!
И.Н.: Все было покрыто простыней, они не видели и подумали, что все исчезло!
О.В.: Вот вам «везде искали и ничего не нашли».
И.Н.: Неправильно поступили, нельзя было входить.
О.В.: Я говорю: «Вы искали и ничего не нашли, а все вещи на месте» — «Как на месте?» — «На месте, Вы не видите их? Они перед Вами лежат» — «Не может этого быть!» Я тогда подхожу к дивану, открываю столик и показываю все о. архимандриту.
И.Н.: И что он сказал?
О.В.: Молчок. И все вокруг. И что-то тяжелое у меня осталось.
И.Н.: А кто это сказал про тебя?
О.В.: Не могу сказатъ. Был такой человек, который был близок к владыке. Я последний его видел, и последний, можно сказать, получил благословение от него и был с ним. Когда мы пошли в полицию, то, когда мы подъхали, владыка не мог передвигаться. Когда полиция увидела его вид, накануне его смерти, они сказали: «Не двигайтесь, останьтесь здесь, мы все Вам сделаем здесь, внизу». И они все сделали тут, не пустили владыку шага сделать — такой был у него страшный вид.
А.В.: И Вы были последний, кто видел владыку Леонтия в жизни?
О.В.: Да. И в больнице, и в доме, и на подворье.
А.В.: А что такое подворье?
И.Н.: Подворье – это неправильно называемая архиерейская квартира за собором. Внизу зал, а наверху квартира. Но здесь так называют 50 лет подряд. Церковный дом на участке церкви, две комнаты, ванная.
О.В.: Так вот, последним, кто его видел живым на его квартире, это был я.
А.В.: А в больнице его уже живым никто не видел?
И.Н.: Он умер дома.
О.В.: Он там был. Он вернулся домой, и тут ему стало плохо. А вернулся он для того, чтобы собираться ехать на Архиерейский Собор. Он хотел поехать раньше, чтобы там уладить кое-какие свои дела.
Так вот, когда я открыл вещи и показал, то сказал: «Вот видите, как бывает. Обвиняют человека. А дьявол сделал так, что все это лежало перед вашими глазами, и вы этого не могли найти». Мне страшно. Я знал владыку, он говорил, что меня любит. Он ко мне относился очень хорошо и меня тоже любил. И вот такой случай — осталось тяжелое впечатление. Это просто для вашего сведения. А самое главное то, что он страшно переживал свою болезнь, страшно переживал за то, что не попадет на Архиерейский Собор. Почему-то у него было какое-то особое желание попасть на этот Собор.
А.В.: Говорили, что?..
О.В.: Я бы воздержался так говорить. Думаю, что Божия милость была к нему, потому что если бы это вышло наружу, то могло бы причинить очень много…
А.В.: Спасибо, о. Владимир, что Вы прямо говорите, что Вы не хотите. Тогда я вижу, что Вы… Это ясно.
О.В.: Я хочу Вам сказать…
А.В.: Мне просто ясно где — что.
О.В.: Я не хочу сказать потому, что получается, что иногда лишнее слово, лишнее переживание человека может быть, так сказать, отрицательным для того человека, о котором Вы думаете писать. Поэтому такие вещи…
А.В.: Это как хирург — надо быть уверенным в мастерстве того человека, в данном случае — меня, с которым Вы говорите, поскольку Вы меня не знаете. И насколько я могу справиться с этим — Вы тоже не знаете.
О.В.: И не только поэтому. И чтобы не было лишних…
[обрыв текста на пленке — К. В. Г.]… очень много сделали, и я помню, что когда они пришли в Синод в Германии и попросили о соединении, несмотря на то, что им давали возможность быть не высшими управляющими украинской и белорусской самостийной Церкви и государства, которое было создано, они пошли в Русскую Православную Церковь. Это им плюс. Это его характер.
И.Н.: А еще говорили, что он не русский, что он сепаратист. Это было неправда. Когда человек изучает историю, пишет про историю или преподает историю, он должен перечислять положительное, отрицательное и нейтральное и давать какую-то свою оценку для того, чтобы было возможно взвесить, чтобы были какие-то пропорции. И мы этого не соблюдаем. Например, мало кто знает, что царь Алексей Михайлович Тишайший, которого все так и восхваляют как «Тишайшего», он на заседании боярской думы, кажется, саблей отрубил голову одному боярину, когда узнал, что тот был взяточник — был судьей в Сибири и брал большие взятки. И он сказал: «Если мы наверху будем гнить — начнется коррупция сверху, как говорили римляне — коррупция хуже всего». Он его тут же наказал: «Меня Господь Бог накажет, если я не накажу такое преступление. Если внизу судья берет — ничего. Но если мы, боярская дума, начнем это делать — пропала Россия». Поэтому говорят: «Как, но он был Тишайший?» Да, он был Тишайший во всем, кроме этого, это был его общий баланс. Но это не значит, что иногда он не был Тишайшим. Понимаете? Это одна вещь. А другая вещь, которую нужно очень иметь в виду, когда вы это все описываете, или какое-нибудь событие, или какого-нибудь человека: все события являются частью каких-то процессов. И вы должны именно найти место этому процессу, чтобы определить это событие. Нельзя его вырывать, нужно указать — где оно находится. И кроме того — обстоятельства. Вот такие обстоятельства жизни наших архиереев и наших священников. Они очень тяжелые среди русской эмиграции, которая имеет много своих преимуществ, но имеет свои очень большие недостатки. И вот такими недостатками были всякие споры, склоки, дрязги, интриги. Они людей и доводили до изнеможения. Вместо того, чтобы молиться Богу, строить церкви, они должны были все время заниматься какими-то склоками. Я считаю, что здоровью владыки Леонтия повредили все эти склоки, в частности, а теперь выключите, так как я начну называть имена…
[обрыв текста на пленке — К. В. Г.]О.В: …все это происходило, и грозился, что они должны были попасть въ тюрьму, а даже крестный отец моих детей должен был попасть въ тюрьму, потому что они продали участок, который принадлежал «Очагу», и они не имели права продать без подписи председателя. Они заменили, сами назначили себе председателя, и это был фальшивый документ. А я попросил судью, чтобы он сделал вето на продажу. И хозяева, которые хотели получить этот участок, говорят, что не могут купить, потому что наложено вето. И они требовали деньги у них обратно. Был целый скандал. И ко мне пришли и сказали: «Снимите вето» — «Я не сниму, пока вы не признаете, что церковь принадлежит нашей Зарубежной Церкви, нашей епархии, я ничего не хочу знать. И вы должны поступить так и так». Дальше что получается: тогда приехал Буханов и пал на колени владыке Леонтию и говорит: «Владыка, спасайте нас! Нам грозит тюрьма». Владыка Леонтий сразу решил так: «Есть спор такой и такой. Я возьму монашек, я открою там монастырь женский» — «Мы согласны, мы будем Вам помогать и все такое».
[обрыв текста на пленке — К. В. Г.]…но чтобы это перешло, как Вы говорите, церковь и дом поповский, все это перейдет в епархию, а старческий дом — пусть они останутся со старческим домом, нам этого не нужно. Нам нужно [?] храм, потому что там покойники лежат, там усыпальница».
Владыка Леонтий созвал конгрегацию и созвал их правление. Сидел владыка там, а я сидел здесь. Когда владыка Леонтий сказал, что так и так будет, и они сказали, что «пусть о. Владимир снимет у судьи вето на продажу участка», то я сказал: «Владыка, я этого не сделаю, потому что я им не верю». Не сказал, что врут, просто сказал, что не верю. Пусть они сначала передадут, а потом я сниму. И тогда они встали: «Здесь нам нечего делать. Мы уходим». И тогда владыка как стукнет по столу: «Вы меня вызвали, вы меня побеспокоили — садитесь и будем решать сейчас этот вопрос!» И тогда мы решили, что они должны меня признать как председателя этого общества. И под моим председательством вынести решение, что они передают храм и дом в ведение епархии.
И.Н.: Тогда они сказали, что они тебе не доверяют. И тут опять началось расхождение. Тут мне в голову пришла мысль — я сказал: «Сделаем все это одновременно».
О.В.: Да, в присутствие самого владыки.
И.Н.: И так это было назначено через две недели, в воскресенье, заседание и епархиального совета и правления ихнего круга прямо там, на церковном участке. И пришел нотариус, и пришел владыка. Мы быстро составили бумаги, и они быстро подписали купчую крепость по передаче Русской Церкви их храма.
О.В.: Так получилось странно: я становлюсь их председателем, чтобы провести все это легально, чтобы позволить продажу участка. Присутствует владыка Леонтий на этом ихнем собрании, и когда мы приходим, выходит, что я, как председатель, подписываю купчую передачи епархии, а принимают ее владыка и о. Владимир Скалон, так как он был секретарем.
Он сделал большое дело, так как он спас церковь. Но потом, когда владыка открыл монастырь, монашки жили там и писали иконы, которые в главном храме. Матушка Иоанна писала иконы. И там же была матушка Ксения и матушка Иулиания приезжала и уезжала опять въ Чили. И вот они хотели монашек, и что получилось? Получилось, что они пришли и сказали: «Мы хотим здесь править». А владыка Леонтий сказал: «Нет. Помогать — да, а править буду я, епископ, а вы мне помогайте». И тогда они на него страшно обиделись. Но владыка сохранил этот храм, нашел выход. А мне за то, что я стоял на этом и защищал храм, владыка митрополит написал: «Если Вы немедленно не прекратите суд, то на Вас будут прещения, вплоть до снятия сана». И тогда я владыке митрополиту ответил: «Ваше Высокопреосвященство, владыка святый, дело закончено, храм уже находится в руках епархии, дом священника и храм в руках епархии, и суд уже закрыт. Я все аннулировал». И когда был III Всезарубежный собор, после было собрание…
[обрыв текста на пленке — К. В. Г.]… и там в присутствие всех епископов мне был сделан выговор, и я сказал: «Вот я вам дал копию всего дела. Написал все, что я делал, как я поступал, как дело закончилось — все здесь написано. Я считаю, что вы можете обвинить меня в том, что я защитил храм, чтобы он остался при Зарубежной Церкви. В этом меня можете обвинить. Во всем остальном, в другом я не виноват. Я защищал храм не для себя, а для Зарубежной Церкви».
И тогда мне сказали: «Да, но Ваша конгрегация не фигурирует в том, что Вы принадлежите Синоду». Я говорю: «Нет, в нашем уставе написано».
А.В.: По-моему, владыка Леонтий указал о. Георгию Граббе, что нужно добавить указание на Архиерейский Синод.
О.В.: У нас все было написано, а когда владыка Лавр был секретарем, мы вместе с ним спустились вниз, и в сейфе были две папки нашей епархии. Владыка Лавр взял одну папку, я взял другую папку. И он перелистывал, и я перелистывал. И как раз в той папке, которую я перелистывал, была фотокопия этого устава. Я говорю: «Владыка святый, посмотрите — вот перевод испанский, вот перевод русский, смотрите, что написано» — «Идем, идем быстрее, покажем». И когда пришли наверх, владыка Лавр открывает, читает и говорит: «Здесь так написано, как о. Владимир сказал» — «Ну хорошо, можете идти».
Свели с правильного пути сам Синод, митрополита смутили. А здесь заслуга именно владыки Афанасия, что он именно указал, что епископ правящий может быть только назначен Синодом и больше ничего. Больше никто не может прийти. И это помогло нам защищаться от многих церквей, у которых было желание отнять, или перейти в какую-либо другую юрисдикцию. В этом смысле было много сделано, и закончил владыка Леонтий, честь и слава, что он сумел их поставить на место. И так осталась наша церковь. Правда, два года мы судились.
И.Н.: Да, это было неприятно.
И все исторические личности нужно понимать в рамках каких-то процессов, которые иногда могут длиться очень долгое время. Точно так же надо учитывать обстановку, в которой все эти процессы происходят и события. И у нас в России много чего плохого было, а сейчас — еще хуже. Но в эмиграции тоже было много чего плохого. Понимаете?
А.В.: Люди есть люди везде…
И.Н.: И в эмиграции было очень много хороших людей, и очень много хорошего сделала эмиграция — написала десятки тысяч книг, построила сотни храмов, сохранила Церковь. Но тоже было нехорошо — все эти склоки, и не было умеренности. Я думаю, что нашим архиереям и нашей Церкви в Аргентине, и владыке Афанасию, и владыке Пантелеимону, и владыке Леонтию вот эти маленькие группы неумеренных фанатизированных людей очень вредили. Владыка Пантелеимон был отсюда изгнан полицией. И этим же угрожали владыке Леонтию. И вот эта вся свора вокруг него. Это те же, которые угробили Россию и которые угробили государя. Они коленнопреклоненно умоляли его, чтобы он отрекся от престола. Они коленнопреклоненно делали гадости архиереям. С одной стороны, они преклоняли колена, с другой — делали все время гадости. Они не были большинством, но они… Я сейчас вспомнил, сколько было здесь зла пролито! Что я буду рассказывать? Они все сейчас умерли, с одной стороны, это, может быть, Господь Бог эмиграцию не допустил обратно в Россию, как не допустил еврейский народ на Обетованную землю, пока не умрут все те, кто были рабами в Египте.
А.В.: Знаете, владыка Симеон Пекинский в одной из своих проповедей сказал: «Вы молитесь, чтобы вернуться в Россию, а я молюсь, чтобы вы не вернулись в Россию… такими, какие вы есть».
И.Н.: Да, да. И ведь никто не вернулся. Только Аарон. Сам Моисей, который был вождем, ему показали… Но они были рабами. А сейчас те, которые были под советской властью, они были рабами советской власти. А мы были рабами наших грехов, наших старых споров, которые вывезли из России, расколов, которые привели Россию до этой катастрофы.
А.В.: Надо видеть, что это один народ. Одних Господь смирил для той же цели советами, а других, для той же цели, рассеял для покаяния.
И.Н.: Для покаяния, да. Но многие не покаялись, а занимались дальше все тем же, потому что люди не меняются. Тут есть аргентинская поговорка: «У человека морщины на лице остаются те же, только со временем они становятся глубже». Точно так же и недостатки. Недостатки молодого человека в 20 лет он еще скрывает, и они не видны, как и морщины мало видны. Но потом он их уже не может скрывать, и они видны, а это все тот же недостаток — гордость, неумеренность, самолюбие, упрямство, фанатичность. Вот она двадцать раз подходит к архиерею под благословение, и тут же она делает ему гадость. Или как они носили еду владыке… Знаете ли, он любил вареники с вишнями и со сметаной. Но ведь человек болен холестерином — и ест сметану ложками. А они два раза в день приносили ему такую миску сметаны с варениками, потому что ему нравится. И целовали руки, становились на колени, обнимали и плакали и все такое… Но не в этом же добро состоит, чтобы становиться на колени, плакать и обнимать. А иногда даже лучше сказать правду…
А.В.: Но они так не думали, как Вы говорите. Они, может быть, делали это по своей простоте, как мироносицы.
И.Н.: Они и как мироносицы делали, но тоже по прямому злу, чтобы человека убить. Но они играли в политику.
О.В.: Но потом они (доктора) все отказались, потому что говорили, что не могут взять на себя ответственность, потому что если мы говорим это, а кто-то приходит и говорит другое и, как Вы говорите, они хотят помочь. Но если им говорят, что доктор сказал, что это нельзя — «А, доктора ничего не знают». Но владыка был очень доверчив во всем. И, например, когда уехала семья Дробот в Джорданвилль, отец и мать, и они продали дом, Верочка туда ездила с детьми, и я сказал Верочке: «Пойди в часовенку, там, около часовенки, домик запущенный, но там устрой себя, построй себе кроватку». Ну она, как женщина, устроила там две комнаты: кухня, столовая и спальня на четырех человек: трое детей и она. Все устроила прекрасно. Увидели это и пошли к владыке Леонтию: «Отец Владимир с матушкой узурпировал, забрал домик церковный. Вам бы было хорошо туда поехать и там жить и отдыхать». Владыка мне звонит по телефону: «О. Владимир?» — «Да». Так этот домик был пустой, а я окормляю этот приход, эту церковь и там живет моя матушка только в летнее время. «Ну, я хочу там остановиться» — «Хорошо, я позвоню матушке и скажу, чтобы она уехала из этого дома, и она оставит Вам дом пустой». Я позвонил матушке и говорю: «Уезжай оттуда. Найди что-нибудь у кого-нибудь и оставь дом пустой для владыки. Забери все свои вещи». Приезжает владыка. Тут Уваров и компания. Владыка входит в дом: «Это что? Это вы считаете, что здесь архиерей может жить? Без света, без воды? Я в таких условиях не могу жить».
А.В.: Это был 1969 г.?
О.В.: И он ушел. Вернулся обратно и потом извинялся перед матушкой: «Простите, мне так сказали». А матушка сказала: «Да, конечно». И он был страшно доверчив. Во всех отношениях он был доверчив. И когда он все раскусил, все увидел, он страшно сожалел. И я тебе скажу, Игорь, что как ты поступал, как все другие, он понял потом, в особенности в конце своей жизни, что его обманывали, что ему льстили…
И.Н.: Я перебью. Ему льстили, и тут же за его спиной продавали. Нужно не льстить, а служить верой человеку. А тут льстили, и тут же были предатели. И вот такая черта была у эмиграции, не у всей, около 10%, и они ему несли эту еду. Не чтобы убить его этой едой, но чтобы льстить. Зная его слабость, они хотели ему польстить этим, чтобы от него что-то получить и чтобы его направить на других, сказать какие-то гадости.
О.В.: Занимались интригами.
И.Н.: И все время была неприятная атмосфера. И сейчас, с одной стороны, мне очень грустно, потому что мне 72 года, я самый молодой из этого поколения, который еще занимался общественной и политической жизнью старой эмиграции. Люди младше меня на 2-3 года уже не занимались этим. Я был очень молодым, мои друзья были на 10-20 лет старше меня. И все эти люди умерли, и мне иногда очень грустно, что все эти хорошие люди, которые были моими друзьями, никого нету больше в живых. Но, с другой стороны, умерли и все враги, и все очистилось. Хорошие люди — в хорошем месте, плохие — в плохом. И, с одной стороны, жалко, что нет хороших людей. Но и плохих стало меньше. И у нас в епархии стало все чище. А ведь это было десять человек, тысяча человек нормальных, и десять человек ненормальных делали такой шум, больше, чем те тысяча.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г. ]О.В: …болел, и он попросил меня поехать в Уругвай. И там был доктор Фригинский, который был в университете и имел возможность лечить. его. Это был 1970-й год. И я его там устроил у своих знакомых при церкви, и он там жил. За ним ухаживали, был присмотр. И он должен был там остаться, но вот, к сожалению, те интриги, которые здесь происходили, заставили его вернуться, он не мог там. Он говорил: «Я хотел бы остаться здесь жить некоторое время, чтобы встать на ноги». И потом, там жили хорошие люди.
А.В.: В свое время там жили состоятельные русские люди. Они там оседали.
О.В.: Да, да, были. И, в общем, та семья, которая смотрела за ним. И вот потом он меня вызывает и говорит: «Забирайте меня обратно». Я его отвез и за ним приехал и привез его обратно.
А.В.: Сколько он там пробыл?
О.В.: Он там пробыл полтора месяца.
А.В.: В чем дело, почему?
О.В.: У него появились большие боли в желудке и доктор, который его лечил, нашел кое-какие опухоли, и надо было ему помочь. И причиной этого оказалась, к сожалению, еда, которая нехорошо переваривалась, и у него получилась своего рода… не проходила пища нормально, не выходил кал, но он растворялся и выходил в кровь. И тогда доктор Сергей Сергеевич Фригинский взялся за него и начал лечить. И он его почти поставил на ноги, но сказал ему: «Владыка, Вы не можете то, то и то». Приехал он обратно, и все эти кликуши и начали все ему давать снова. Я ему говорю: «Владыка святый, ну Вам же сказал доктор!». — «Ну ничего, ничего, все это пройдет».
А.В.: То же самое, когда владыка был в Нью-Йорке на соборах и все эти его почитатели…
О.В.: Да, да, да. Такая же картина.
И.Н.: Я хочу Вам сейчас передать ряд документов. Хотите?
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]А.В.: О. Владимир, может быть, найдет возможность дополнить. Как у владыки было со старой эмиграцией? Потому что, когда владыка приехал только в Южную Америку, к нему было недоверие. Потому что люди, которые выехали еще в 20-м году, считали — как он мог оттуда уехать?
И.Н.: Первые годы он жил в Чили и […], но когда он к нам сюда приехал […], все они преклонялись перед ним. Здесь уже старой эмиграции, самой старой, не было. Т. е. эмиграции дореволюционной.
А.В.: Нет. Я имею в в виду эмиграцию 20-го года.
И.Н.: Было очень мало людей, которые приехали сюда в конце 20-х гг. Потом были люди, которые приехали сюда в 1948, 49, 50 гг. Это были мы.
А.В.: Я имею в виду белую эмиграцию.
И.Н.: Было две части: одна, условно говоря, прибыла в 1930 г.; другая — в 1948 г. У нас было хорошее отношение.
А.В.: Не говорили, что он был «совесткий»?
И.Н.: Нет, нет, этого не было.
О.В.: Наоборот, в Парагвае и еще где-то были просоветские.
А.В.: Польские.
О.В.: Вот. Они делали ему неприятности.
А.В.: И это была одна из причин, почему там было тяжело. Они совершенно не помогали. И он там был нищим. А когда я там сейчас был, я у них это спросил. А они говорят: «Мы хорошо к владыке относились». А я там был на прошлой неделе, там, где должен был быть монастырь.
И.Н.: Клевета! Сядьте сюда, я Вам буду давать кое-какие бумаги, которые у меня сохранились случайно в архиве, они мне не нужны.
А.В.: Если Вы хотите, я Вам могу написать то, что я у вас принял. Потому что я все материалы, над которыми работаю, отдаю монастырю, а себе оставляю какие-то копии.
И.Н.: Хорошо, потом, не сейчас. Не знаю, Вас это интересует? — Сообщение Епархиального совета — медицинский бюллютень о состоянии здоровья архиеп. Леонтия.
А.В.: Знаете, для работы я это, возможно, не возьму. Но поскольку у нас главное хранилище…
И.Н.: Тут дата, подписал митрофор. протоиерей Донецкий.
А.В.: Которого владыка восстановил, т. к. при владыке Афанасии на него было прещение?
О.В.: Нет, нет.
И.Н.: Оригинальный документ.
О.В.: Там была страшная обида из-за книги владыки «Беларусь». И отцы Михаил Донецкий и Тимофей Соин обвиняли владыку, что он не русский, а белорусс. И я могу свидетельствовать
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]И.Н.: [читает перевод с испанского статьи о Владыке Леонтии] «…добрый был, и который был интеллектуальным аристократом, и который обладал большой любовью, как это требует Евангелие. Это были главные характеристики личности монсеньора Леонтия, архиепископа православного русского, который вчера умер в этой столице. Его юрисдикция была очень широкая, она зависела от Священного Синода Русской Православной Церкви Заграницей и простиралась на Аргентину, Чили, Перу, Уругвай и Парагвай. Монсеньор Леонтий родился в России 7 августа 1907 г. В молодости он вошел в важный монастырь православной Почаевской Лавры, где много лет провел в учении и молитве. Зная его добродетели, его начальники его возвели в епископский сан во время II Мировой войны, когда нацистские войска ворвались в Россию. Гонения против Церкви в Советском Союзе привели к тому, что этот епископ решил покинуть Россию и поставить себя в распоряжение Священного Синода заграницей с его главным местом в Нью-Йорке, который является главным авторитетом русского Православия, которое не подчиняется Московскому Патриархату. Он прибыл в нашу страну (в Аргентину) в 1946 г., стал аргентинским подданым и после этого в Парагвай и Перу, где он тоже с большим рвением старался найти священников и сделал много хороших дел. Потом он то же самое сделал в Уругвае и в Чили, и в Чили он создал несколько церквей и очаг для детей-сирот. В 1969 г. он принял должность архиепископа в Аргентине, которая является его второй родиной, ибо он тут принял подданство. Его главная забота о будущем заставила его совершить много разных поездок заграницу, и в никакой момент не оставить своих пасомых без своего руководства. Его смертные останки будут отпеты в соборе на ул. Супери и во время этого будет много раз выражено чувство соболезнования». Значит, тут все даты, тут вся его биография. Это вам. И тут объявления в газетах.
А.В.: Это такой закон?
И.Н.: Не закон, но обычай. Даже когда Вы хороните, похоронное бюро само дает. Тут написано: «Царствие небесное. Пусть в мире отдыхает. Умер 2-го 1юля 1971 г. Епархиальный совет, клир и верующие Русской Православной Церкви в Аргентине сообщают о том, что он умер и что отпевание его будет там-то». Это документ, здесь все точно указано.
Это фотокопия того, что я Вам дал. Ее я Вам не дам.
Теперь тут письмо в «Православную Русь» архимандриту Константину. А потом — его послания. Рожденственские послания. Это оригиналы, он печатал сам на машинке. Это он мне давал, чтобы я разослал потом по газетам. Хотите это?
А.В.: Да. Это интересно как его духовные творения.
И.Н.: А вот оригинал его указа о создании монастыря. И этот указ был в двух экземплярах. Один у меня, а другой я передал монашкам. И я им сказал — напишите мне по-арабски мое имя и фамилию. И они мне написали — вот, Игорь Андрушкевич.
А.В.: Нам будет достаточно копии.
И.Н: А вот переписка. Этого ни у кого нету. Так что лучше, чтобы это было у вас в монастыре. Это есть история нашей Церкви.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]А.В.: В «Православной Жизни» в 1971 г. было помещено видение и описание видения. Человека звали Василий Николаевич, он жил в 2000 км на юг от Буэнос-Айреса, и ему явился владыка Леонтий во сне и его взял с собой и, надо понимать, что они с ним были в Царствии Небесном. И этот человек познакомился с владыкой Леонтием во время его последнего приезда в Аргентину. И вопрос в том: кто этот человек, что его фамилия начинается на букву «н».
И.Н.: Я никогда на слышал об этом.
А.В.: И он упоминает собор на […]
И.Н.: Я никогда не слышал об этом.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]О. В..: … там, где есть правда. И это ценил, и подчеркивал. И даже если в чем-то человек провинился, но он видел, что оно неправильно было сделано — он старался это загладить и помочь человеку выйти из того положения, в какое он попал. Вообще он принимал все советы, и часто поспешность в подобных советах ему приносила вред, потому что он думал, что люди искренние и хотят ему помочь. А потом оказывалось, что как раз эта помощь оказывалась в обратную сторону. И он очень переживал и всегда ценил тех людей, которые всегда обращались к нему от души, чтобы ему помочь, ему облегчить разные вопросы. Он ценил это. Все контакты, которые я с ним имел, я имел со стороны его болезней, со стороны, когда я на него нападали. И он чувствовал это, он искал поддержки, потому что он не разбирался в таких тонкостях, которые встречались в его жизни. Особенно там, где были неприятности, – он больше искал добра и спокойствия. И когда он попадал в такую среду, в которой его атаковали, он часто старался уйти, отойти, не встречаться с такими людьми, которые приносят ему неприятности. И поэтому, когда он поехал в Уругвай, он именно ушел туда, чтобы уйти от этих всех склок, всех этих недобрых влияний, которые ему оказывали и делали ему больно. Такой он был в последнее время. Но рвение у него всегда было защитить Зарубежную Церковь. И вот, когда он чувствовал, что там что-то происходит, он всегда стремился, чтобы успокоить как-то, сказать свое слово, чтобы эти вопросы решались в пользу Церкви. Поэтому он так и спешил на Собор. И могу только сказать, что в последнюю минуту жизни, когда я с ним прощался, я получил особенно какое-то чувство теплоты, потому что он как-то особенно благословил и даже притянул меня к себе, поцеловал меня и сказал: «Спасибо за Ваши отношения ко мне и, надеюсь, что Вы исполните мою просьбу и поможете мне выехать на Собор», и поцеловал меня. И он был монах, у которых лобызание может быть только в плечо, и тут он меня поцеловал в щеку. Несмотря на то, что ему много говорили неприятностей насчет меня, он понял, что в последние минуты жизни и в тяжелые моменты я был около него. И я был последний, кто видел его в этой жизни. 0. Иоанн Гречко застал его уже скончавшимся. Он начал звонить всем и сообщать о смерти владыки.
А.В.: Спасибо, отче. А какие деяния владыки Леонтия за время его управления епархией, что ему удалось сделать в епархии?
О.В.: Я считаю, что самое, что он сделал доброе и хорошее, — он помог решить вопрос, который в течение двух лет велся с «Очагом» насчет храма, насчет усыпальницы. И он решил этот вопрос очень логично, и сделал так, чтобы не было больно ни противоположной стороне, и чтобы успокоитъ положение. Он считал, что церковь должна быть всегда при епископе, при епархии. И он никогда не был согласен, чтобы церкви принадлежали какой-то организации. Может быть домашняя церковь, но храм Божий, в котором освящен престол… Внизу освященный престол, а наверху неосвященный престол. Внизу, где находится усыпальница, алтарь, и там освящено полным чином, Великим освящением. Наверху храм до сих пор еще не освящен, потому что он не закончен. Я много лет настоятель, когда заупокойная — служить стараюсь внизу, в храме Иоанна Многострадального, там лежат останки наших близких, там же мой отец лежит, там у нас более 350 гробиков лежат. Благодаря стараниям о.[?] через владыку Иоасафа Церковь получила право хранить эти останки. Вообще здесь это не полагается, вне кладбища, а нам разрешено.
А.В.: Это его главное деяние. А другие, что владыке еще удалось сделать?
О.В.: Он так мало времени был здесь. Он вообще сюда приежал только тогда, когда были какие-то вопросы, споры или неприятности. А оставался всегда в Чили. Он старался решить и уехать. База, центр его оставался в Чили. Он объезжал приходы, ездил и служил в Уругвай, Парагвай. Когда приезжал с чудотворной иконой о. Критский, они вместе ездили туда и служили там в Асунсюне. И будущий владыка Иннокентий принимал их. А самое главное его действие было решение вопроса с «Очагом».
А.В.: Игорь Николаевич, а Вы не помните какие-либо наставления владыки Леонтия?
И.Н.: Нет, не помню.
О.В.: Я бы сказал, что таких резких не было. Он всегда говорил на тему Евангел1я. На исповеди он старался дать возможность понять человеку, что самое главное это не только поисповедоваться и себя очистить от грехов, но и дать обещание в чем-то не повторить тот или иной грех, чтобы на следующей исповеди вы исповедовали на один грех меньше. Начинать надо с одного. И если вы его смогли победить, то можно сказать, что с Божией помощью вы побороли такой-то грех, и брать другой грех. Стараться всегда следить за главными смертными семью грехами. Вы сделали что-то — посмотрели, посоветовали и т. д. — вы должны этого не повторять, а каяться. И давал епитимию, дабы человек, который исповедовался, видел, что это не просто так — пришел, выложил все и ушел, как некоторые. Была одна такая женщина — пришла и исповедовалась в каком-то грехе. И владыка говорит: «Хорошо, но это такой грех, о котором Вы должны осознать, что его нельзя повторять» — «А разве, когда Вы принимаете мою исповедь, это не значит, что Вы берете мой грех на себя и потом его вымаливаете у Бога?». — «А если бы, как в России по сотне человек приходили на исповедь, так что, я все грехи должен был на себя взять? Так я от такой тяжести уже давно пропал бы в землю!» Вот тогда были такие вопросы, считали, что можно грешить, но на исповеди, даже какой большой бы не был этот грех, священник, принимая исповедь, берет этот грех, и он должен вымолить.
[пропуск текста на пленке — К. В. Г.]И.Н.: Есть архиереи нашей Церкви и других поместных Церквей, которые как бы самозамыкаются в своем местном, локальном кругу церковных интересов, но не видят всей Вселенской Церкви. А есть архиереи, которые, наоборот, имеют очень обостренное чувство вселенскости, как, например, митр. Антоний, он даже об этом говорил. Владыка Леонтий имел такое чувство вселенскости. Да, понимал проблемы не только нашей Зарубежной Церкви, но и греческой, и сербской, и сирийской. Вот его возмущало, что сирийский епископ пошел на экуменическую мессу о Де-Молле. Если бы пошел просто к католикам, это еще одно дело. А то молиться об этом храмовнике — это уже нельзя. Он чувствовал, что наша Церковь — поместная, а общая Церковь — она Вселенская. Он эту вселенскость сознавал, остро чувствовал и понимал. А есть архиереи, которые не то, что не понимают и не чувствуют, просто они заинтересованы больше в своих местных делах.
