Маргиналы объединились с маргиналами: К восьмой годовщине восстановления общения внутри Русской Православной Церкви

Беседа с протоиереем Георгием Митрофановым, историком Русской Церкви в ХХ веке, бескомпромиссным антикоммунистом, сочувствующим белому движению и Русской Освободительной Армии ген. А.А. Власова.

Я помню, что когда в седьмом году произошло воссоединение, то Вы высказали такую пародоксальную сентенцию, что мы соединились слишком поздно – и слишком быстро. Как будто бы ничего не произошло с этого времени, но все-таки объективно время идет. Что можно сказать вот по поводу этих семи лет? Какие у Вас сейчас мысли на этот счет, на счет Русской зарубежной церкви как части Русской православной церкви?

Я могу вернуться к тем словам, которые Вы мне сейчас напомнили, и сказать, что, в общем-то, я думаю, что я, к сожалению, оказался прав: то, о чем я сказал тогда: «слишком поздно и слишком быстро» – стало проявлять себя впоследствии. Я попытаюсь сейчас как-то это сформулировать более развернуто.

Что значит «слишком поздно»? Действительно, к 2007-му году говорить о существовании того русского зарубежья, которое сохраняло в своей жизни – я имею в виду не только церковное зарубежье, но и русское зарубежье как общественный феномен, как культурный феномен – традиции вот той самой Российской империи, которая рухнула в 1917-ом году, то, конечно, к 2007-му году русское зарубежье уже во многом отторгнулось от этого самого состояния – быть Россией в изгнании. А это было бы очень важно всем нам [в России] и в историческом, и в церковном, и в культурном, и в общественном плане – соединиться с с теми, кто лучше, в большей степени, чем мы, смог сохранить вот эти традиции. Традиции были разрушены у нас; традиции, к сожалению, постепенно сходили на нет и в русском зарубежье. Более того, если не говорить о людях, которые вообще пополняли русское зарубежье, начиная, я бы даже сказал, от семидесятых годов и в особенности с девяностых годов, вливаясь в том числе и в Зарубежную Церковь, – эти люди, конечно, еще в большей степени способствовали размыванию этих традиций, которые существовали, – с одной стороны, и были в общем не заинтересованы в том, чтобы ощущать себя носителями миссии русской эмиграции, о которой говорили когда-то. Но среди них была и другая часть людей, которые рассуждали на эти темы. И к сожалению, сформировавшись здесь, вне той русской реальности, которая была и о которой они мечтали, когда противостояли внутренне советскому миру. Точно так же, как внуки, правнуки, праправнуки русских эмигрантов, жившие у вас, – они предлагали и себе, и другим некую грезу о прошлой России. А любой романтизм – он исторически бесплоден и религиозно искусителен. То есть по существу получилось так, что вот это позднее наше воссоединение привело к тому, что с обеих сторон были в лучшем случае романтики, в худшем случае – люди, которые просто исходили из обстоятельств. Это, впрочем, вполне оправдано: допустим, Русская Зарубежная Церковь переживала определенного рода кризис внутренний – кризис идеологии с приезжавшими из России эмигрантами, с которыми нужно было научиться серьезно разговаривать, лучше их понимать. С другой стороны, была противопоставленность многим автокефальным церквям православного мира. И соединение с нами помогало решать эти проблемы. Произошло воссоединение со всем православным миром, возникло лучшее понимание тех, кто живет здесь, – чем они живут. Это был вроде бы прагматический момент, но безусловно, позитивный. Но – я тут напомню и другие свои слова, которые я сказал тогда о. Николаю Артемову: «маргиналы объединились с маргиналами». Это не всегда плохо – быть маргиналом, потому что бывают ситуации исторические, когда именно маргиналы сохраняют чувство правды, чувство реальности. Но факт остается фактом: маргиналы часто не в состоянии повлиять на ход вещей.

Теперь возвращаясь к тому, что это было слишком быстро. Не произошло того, чего мы ожидали здесь, а именно: вот тот опыт русской церковной жизни еще двадцатых-тридцатых годов, который основывался на принципах Поместного собора семнадцатого-восемнадцатого года и который был положен в основу жизни церквовного русского зарубежья, к сожалению, не был привнесен к нам. И дело не только в том, что носителей, быть может, не было творческих, активных, потому что ведь процесса возвращения сюда русских мы не наблюдали. И это, кстати, был тревожный симптом, это означало, что жизнь здесь по-прежнему казалась неприемлемой для многих русских, живших за границей, и не потому, что они хотели легкой жизни, были привычны к западным бытовым стандартам, которые, конечно, до сих пор превосходят наши. Речь идет о другом. Для них наша страна оставалась не той Россией, о которой они мечтали когда-то. Но дело было еще и в том, что, к сожалению, в процессе нашего объединения не были внесены соответствующие изменения, например, в наш устав, который бы уподобил наш устав вашему. Вы сохранили за собой некую автономию, вы сохранили за собой статус кво, не подумав о том, что мы нуждались как раз в привнесении в нашу церковную жизнь принципов вашей церковной жизни не только по рассказам ваших священнослужителей и мирян, а по тем установкам уставным, по тем принципам церковного устава, который был выработан когда-то на Соборе семнадцатого-восемнадцатого года, апробирован у вас и который у нас, к сожалению, не реализовывался десятилетиями. Этого не случилось. И мы, конечно, переоценили ваши возможности в смысле влияния на нашу ситуацию, в частности конкретные вопросы. Ну например, очень мучительный вопрос о подлинности мощей царственных страстотерпцев.

Спасибо, о. Георгий.