Политическая идеология в Церкви – это тупик

Протоиерей Георгий Митрофанов, профессор, заведующий кафедрой церковной истории в С.-Петербургской Духовной Академии, специалист по истории Русской Церкви ХХ века, автор многих статей и книг: «История Русской Православной Церкви 1900-1927» (2002); «Россия ХХ века: Восток Ксеркса или Восток Христа. Духовно-исторический феномен коммунизма как предмет исследования в русской религиозно-философской мысли ХХ века» (2004). Лекции о. Георгия по истории Русской Церкви в аудио-формате. Последний сборник гражданской публицистики: «Трагедия России: “запретные” темы истории ХХ века» (2009) затрагивает самые чувствительные струны национальной и церковной самоидентификации, в частности, отношения к тем русским людям, кто воевали на стороне нацистов, к митрополиту Сергию (Страгородскому) и вопросу конформизма, к Б.Н. Ельцину. Книга была прочитана в России и вызвала ожесточенную полемику, сделав протоиерея Георгия Митрофанова самым цитируемым в Интернете священником РПЦ. Протоиерей Георгий, со всем своим дарованием и научной базой, идеализировал то, чем жила коренная паства РПЦЗ. Этим объясняется то внимание, благодарность и поддержка, полученные им от архиереев Русской Зарубежной Церкви, давших отзыв на его книгу и фактически преподавших ему благодарственную грамоту.

Отец Георгий, произошло ли в России осмысление истории ХХ века?

Вопрос весьма обширен. Мне кажется, что этот процесс весьма активно начался на рубеже 80-х гг. С конца 90-х гг. он остановился. Сейчас мы до сих пор не сделали главного: мы не определились, продолжателями какой русской истории мы являемся. Православно- национальной или 70-летней советской. Факт, что на наших улицах причудливым образом переплетаются символы и той, и другой – говорит о том, что наступил период своеобразной полуправды.

Я не знаю, может быть в каких-то случаях полуправда лучше чем ложь, но в каких-то случаях полуправда еще хуже лжи. То, что у нас не произошло глубокого, нравственного переосмысления нашего гигантского прошлого, является свидетельством того, что наша страна оказалась разрушенной до своих самых глубоких оснований. Сформировался человек, который может быть назван даже не постсоветским. Для него русская история, которая завершилась революцией 1917 г., не стала своей. Да, он, может быть, связывает себя с ней, как жители современного арабского Египта с Древним Египтом. Но для многих советская история оказывается более близка.

Произошло отчуждение современного человека от собственной досоветской истории, на разных уровнях – от каких-то символов, песен, воспоминаний, до внешних успехов – освоение космоса, например. Хотя и от советской истории происходит постепенное отторжение. На мой взгляд, происходит формирование какого-то нового национального сознания, в котором сочетаются общества советское, досоветское и современное – массового потребления. Надо признать, в частности, что православная составляющая незначительна, более того, православной вере пытаются придать характер новой идеологии, подчас несущей коммуно-патриотический характер. Если говорить о церковном моменте, то для многих этот тандем: Сталин-патриарх Сергий – важная составляющая нашей истории. Мы до сих пор не покаялись перед Богом и самими собой за то, что у нас произошло со страной. Поэтому мне кажется, что уже не произойдет того духовного, нравственного переосмысления истории, которое, к сожалению, не было совершено в последние годы.

Полагаете ли Вы, что в связи с соединением между Московским Патриархатом и РПЦЗ, Русская Зарубежная Церковь не может, как раньше, активно участвовать в процессе осмысления прошлого?

Я уже не раз говорил в общении с представителями духовенства Зарубежной Церкви, что наше соединение произошло слишком поздно и слишком быстро. Уже ресурсов – духовных, интеллектуальных – недостаточно, чтобы серьезно повлиять на процессы, происходящие в нашей церковной жизни. Более того, для многих соединение с РПЦЗ стало не воссоединением двух частей Церкви, расколотой трагическим ХХ веком, но объединением расколотого русского мира, в котором православная вера выступает просто как элемент культурно-национальной идентичности – и только.

Для Зарубежной Церкви все-таки всегда было характерно, может, подчас очень консервативное, но отстаивание духовного начала. Да, вы были чутки в отношении темы национальной, политической, но никогда не забывалась традиционная духовная тема церковной жизни. К нам приходили книги не только протопресвитера Михаила Польского, но и сочинения святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника. Так вот, для современных православных россиян Церковь ценна постольку, поскольку она является силой, объединяющей Отечество, силой, которая укрепляет государство и т.д. И с этой точки зрения объединение многими воспринимается просто как объединение с частью русской диаспоры, которая должна быть в единстве с современной постсоветской Россией, и только. Многие не испытывают никакого желания приобщиться к духовным истокам русского зарубежья. Да, мы будем совместно сидеть на концертах, слушать вперемежку «Боже царя храни», «На реках Вавилонских» и «Катюшу», считая, что мы пребываем в новом русском единстве. Но это не основание для какого-то глубокого, и именно церковного осознания себя. Поэтому, я повторяю, вроде бы никто особенно не возражал против нашего объединения, но для многих это было не церковное дело, а дело культурно-политическое.

Но РПЦЗ ни имеет никакой церковной альтернативы. Получается, по логике, которая следует из Вашей книги, что те, которые не признали соединения, продолжают дело белых воинов, гражданскую войну, которая, по словам президента Путина, сказанным в мае 2007 г., была закончена фактом объединения двух частей Русской Церкви. Как можно это прокомментировать?

Я в свое время активно участвовал в подготовке процесса объединения и, естественно, считаю его неизбежным шагом. Может быть, этот шаг был слишком быстро сделан. С другой стороны, слишком поздно. Если бы объединились в начале 90-х гг., то было бы гораздо легче. Мое убеждение заключается в следующем – Белое движение потерпело военно-политическое поражение в 20-м г. в Крыму и на Дальнем Востоке и это надо было признать. Но военно-политическое поражение еще не означает поражения духовного. Русское Зарубежье, по существу, культурное зарубежье, создавало альтернативную Россию, альтернативный очаг сопротивления той духовной скверне, которая заполонила всю советскую Россию. Поэтому наследие Русского Зарубежья остается непреходящей ценностью, но, к сожалению, сейчас оно мало кем востребовано здесь, в России.

Если говорить о церковной составляющей, безусловно, так уж исторически и мистически получилось, что после крушения Российской Империи именно Церковь оказалась главным оплотом сопротивления богоборческому коммунизму. К сожалению, к началу 30-х гг. в Церкви в России победила так называемая сервелистская линия, которая, сохраняя административную структуру, потеряла очень много в церковной жизни. У Зарубежной Церкви были свои искушения, свои испытания, свои неудачи. И когда в 1991 году мы вновь стали собирать силы для восстановления России, когда появилась возможность свободного церковного служения, свободной церковной проповеди, надо было как можно быстрее объединяться, надо было осуществлять это общее дело по активизации церковной жизни на всех уровнях. Мы здесь во многом опоздали.

Но не надо забывать самого главного: что, действительно, в силу ряда обстоятельств воссоединение Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом органично ввело РПЦЗ в полноту общения с Православными Церквами. А Православие переживают сейчас глубокий кризис. Православие не находится в наступлении, в целом мы терпим поражение на вселенском пространстве. Поэтому, конечно, нужно было объединяться всем тем, кто ощущал свою ответственность за судьбу православного мира как такового, не только русского православного мира.

Для меня те, которые не объединились – это люди, для которых идеология политическая подменила чувство Церкви. Такие люди есть и у нас – среди тех, кто отстаивает сергианские догмы, кто смотрит на РПЦЗ политически, а не церковно. Но они, как правило, из Церкви не выходят. Но для меня очевидно одно – в этих своих крайних проявлениях и «сергианство», и «антисергианство» превращаются в политическую идеологию, а это тупик. Поэтому те, кто не признал соединения, обрекают себя на обращение в религиозно-политическую секту. Что, собственно, и происходит.

Теперь у меня несколько вопросов по Вашей книге Трагедия России. Благодарю Вас за Вашу гражданскую позицию, за то, что Вы на примере Белого движения призываете следовать нравственному идеалу.

Вы цитируете Дневники о. Александра Шмемана, где он говорит, что Солженицын любит свою, вымышленную Россию. Однако мне кажется, что Вы также пишете о каком-то своем Белом движении – о власовском движении. Мне кажется, что здесь у Вас отсутствует исторический анализ, что Вы идеализируете своих героев, например, поддержку А.В. Карташевым белого террора. Как можно объяснить такую иконописность, а не фотографичность, когда речь идет об истории?

Я согласен с тем, что в своих различных статьях и выступлениях, некоторые из которых собраны в этой книге, я, конечно же, переставал быть в строгом смысле слова историком и становился на какой-то момент публицистом. Для меня действительно очень дороги люди, которым посвящены статьи, и, изучая их историческое поражение, я в самом деле проникался к ним глубоким сочувствием. Я подчеркиваю, что как историк я могу признавать какие-то их крайности, и некоторую свою предвзятость в этих статьях, но в публицистике, где важен личный подход автора, его личная ответственность и личный нравственный исторический выбор, такая предвзятость неизбежна.

К Власову я лично отношусь довольно критически, мне гораздо симпатичнее такие люди, как генерал Трухин и генерал Меандров. Меня интересовали не власовцы, а власовское движение в целом. Я очень проникся духом истории ХХ века и часто думаю, что в своей собственной жизни, будь она в то время, я, даже ошибочно, поступал бы так же, как те, о ком я пишу.

Мне очень симпатичен генерал Деникин. При этом я понимаю, что в военных достижениях более прав генерал Врангель. Но, окажись я на месте Деникина, я бы всей душой ввязался в безумный поход на Москву, так плохо подготовленный. Если бы я был представителем Белой эмиграции, я бы, конечно, не пошел на сотрудничество с немцами. Но если бы я был советским человеком той поры – безусловно, пошел бы в ряды власовцев. Именно потому, что русские люди и советские люди – это разного типа люди. Представители Белой эмиграции по-прежнему оставались людьми прежней России, для которых не всякие компромиссы были допустимы. Они видели, что такое нацизм, это их сдерживало. Советский же человек знал гораздо лучше, что такое коммунизм, чем Белая эмиграция. Для того чтобы понять, что такое коммунизм, нужно было пережить все эти ужасы коммунистического строительства, все эти коллективизации, терроры. Они были доведены до отчаяния, они не знали, что такое нацизм, они были готовы быть с кем угодно, только бы иметь возможность попытаться спасти Россию от сталинизма. Вот почему эти люди и шли во власовское движение, но это были разные люди, которые по разному понимали происходящее. И я прекрасно понимаю, что, как русский человек, я бы поступал одним образом, а как советский человек, ненавидевший коммунизм, я бы поступал другим образом. И вот в этом трагедия истории. И нельзя сказать, что каждый историк, изучающий историческое прошлое, окажись он в конкретных исторических событиях, будет всегда поступать безошибочно. Поэтому элемент пристрастности, неизбежные увлечения и ошибки, сопровождающие эту книгу, для меня являются свидетельством того, что ни один, занимающийся историей, специалист, если он пишет о чем-то для себя значимом и дорогом, не может избежать ошибок и крайностей, в которые впадали его предшественники, столь дорогие его сердцу.

Вы проводите водораздел между русским и советским, но не кажется ли Вам, что если следовать такой логике, то была бы тогда необходимость проводить такой же водораздел между татарским и «пост-татарским» периодом? «Советский» – это один из периодов российской истории. В эмиграции понятия «русский» и «советский» принято противопоставлять, но, по-моему, это противопоставление не дает возможности понять откуда «советский» период появился, понять, что он – порождение всего предыдущего.

Безусловно. И вот сейчас я бы сформулировал главные вопросы для историка и священника. Мы действительно, в основном за 90-е гг., смогли ответить на вопросы о том, как происходили гонения на Церковь. Много открыто архивных данных, картина представима. Мы ответили на вопрос, как они происходили, но мы не ответили на вопрос – почему они происходили.

А происходили они именно потому, что и в начале ХХ, и в начале XVIII, и в XVI веков в русской истории проявляли себя очень опасные духовно-исторические тенденции. Поэтому понять, почему произошли гонения, возможно лишь в силу всего предшествующего периода русской истории.

Наиболее светлыми периодами русской истории были периоды домонгольской Руси и Российской Империи. Московская Русь и советский период – во многом созвучны. Именно в эти периоды обнажились такие негативные стороны русской истории, которые пыталась преодолеть Российская Империя.

Теперь я хотел бы ответить на вопрос, почему происходили гонения. А в чем была историческая ответственность Церкви за эти гонения? Вспомните пророческие слова митрополита Кирилла (Смирнова) в разговоре с патриархом Тихоном, который, объясняя свои компромиссы, говорил, что не может забыть об архиереях, которые находятся в заключении. А митрополит Кирилл ему ответил: «Не думайте о нас, Ваше Святейшество, мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах». В этом видят его смирение, но здесь не только смирение, но понимание нашим величайшим священномучеником ответственности Церкви за происшедшее. Ответственности пастырей за то, что их паства пошла таким путем. И вот это сейчас, быть может, ключевой вопрос для нашей церковной жизни. Мы этот вопрос практически не задаем сами себе. Наоборот – попытка поставить этот вопрос сразу натыкается на сопротивление: «А у нас Собор Новомучеников! Да, были страшные гонения, но зато сколько у нас новомучеников!» И никаких претензий. А то, что новомучеников было гораздо меньше, чем их палачей, православно крещенных когда-то – вот главный вопрос. И то, что потеряв новомучеников – лучших, мы остались с худшими, которые доминировали. Так что вопрос об ответственности Православной Церкви за гонения, воздвигнутые на Христа в России – ключевой сейчас вопрос, который мы как будто не замечаем в контексте общего настроения: у нас «третье крещение Руси», «мы возрождаемся…»

Вы много пишете о революции, но Вы не говорите о проблемах монархического строя, которые привели к революции, без чего, мне кажется, картина не получается полной.

Будучи сборником статей, выходивших в течение 9 лет в разных изданиях, моя книга не претендует на полноту освещения всех вопросов. Для меня совершенно очевидна как ответственность Церкви, так и ответственность монархии. Здесь я стою на позиции непредрешенчества, которая сформировалась в период Гражданской войны. Эту позицию можно упрекать за ее неопределенность, но в ней была некоторая нравственная правда. Потому что, в конечном итоге, монархия несет большую ответственность за то, что произошло в России. Но критика должна носить характер духовный, а не вульгарно-социально-политический.

300 лет династии Романовых – это для меня лучший период русской истории. Я с величайшим уважением отношусь к последней русской царской семье. Для меня сейчас больно задавать вопрос об ответственности монархии и об ответственности Церкви за ту катастрофу, которая произошла в России. Тем более, что столько поношений в течение советского времени принимали на себя и наши монархи, и наши священнослужители в советской ангажированной исторической науке и пропаганде. Но мы должны задаваться этим вопросом уже с другой позиции, чтобы понять, почему это с нами случилось.

Отец Георгий, каков итог дискуссий по Вашей книге в СМИ и Интернете? Мне кажется, что Вам удалось привлечь внимание к запретным темам российской истории и в этом главная заслуга Вашей книги.

Для меня очень важно, что официальные православные СМИ – газета Церковный Вестник, Журнал Московской Патриархии, епархиальный журнал Санкт-Петербургской епархии Вода Живая – дали положительные рецензии на мою книгу. Показательно также другое, что очень влиятельные, но не являющиеся официальными СМИ, такие, как сайт Русская линия, газета Православный Санкт-Петербург начали кампанию настоящей травли. Я сознательно не отвечал, поскольку все, что я хотел сказать, я сказал в книге. В результате произошло то, что некоторые СМИ, в частности Русская линия, стали распространять клеветническую информацию такого рода, что у русского зарубежья создалось впечатление, что на меня воздвигнуто гонение со стороны официальных властей, чего не было.

Для меня очень важный момент, что, несмотря на призывы убрать меня с кафедры церковной истории Санкт-Петербургской Духовной Академии, отчислить из профессоров Духовной Академии и даже физически устранить, я остался на своем месте, и за мою книгу мне не было высказано никаких претензий со стороны нашего священноначалия. Хотя патриарх приезжал в нашу Духовную Академию. Моей позиции, с которой многие не согласны, не было дано никакой критики ни со стороны митрополита, ни со стороны ректора Академии. Те СМИ, которые на меня нападали, создали впечатления, что гонения эти не улеглись, что и стало поводом для выступления Архиерейского Синода Зарубежной Церкви, которому я очень благодарен, ибо не знаю примера, когда бы семь архиереев выразили озабоченность о судьбе одного священника. Для меня это было неожиданно и очень радостно.

Потом один из оплотов коммуно-патриотизма – сайт Русская линия прекратил свое существование в прежнем виде. Это очень важно, потому что очень многие православные христиане формируют свои взгляды на основе деятельности СМИ.

Надо также отметить, что Петербургская и Московская Духовные Академии выступили с разных позиций. Сайт нашей Академии в этой полемике не участвовал, опубликовав только одну рецензию – из Журнала Московской Патриархии, весьма положительную, тем самым обозначив позицию нашей корпорации. Но я увидел, что те тенденции, к которым я отношусь критически в нашей церковной истории, в МДА присутствуют. Одновременно я убедился, что с другим православным московским вузом – Свято-Тихоновским Гуманитарным Университетом и с его ректором протоиереем Владимиром Воробьевым мы являемся единомышленниками.

Спасибо, отец Георгий, за содержательное интервью. Мы надеемся на продолжение общения. Есть еще много тем, которые должны быть озвучены.