Юрисдикционные споры в Русской Церкви Эмиграции и 1-ый Всезарубежный Собор в Карловцах в 1921 году

Для одних эта связь была священна и неразрывна. Церковь нуждалась в защите государства от своих многочисленных врагов, чистота ее веры требовала насильственного удаления еретиков, святость и благолепие ее богослужения предполагали покрови­тельство верховной власти. Церковь была поэтому кровно заин­тересована в правоверии главы государства. На ней лежала свя­щенная задача благословлять на царство Божьего помазанника. Вза­мен она имела право требовать от него помощи и покровитель­ства. Сторонники этого направления продолжали традицию и мос­ковского царства и петербургской империи. Они стояли на твердой почве того союза между церковью и государством, который на­чался со времени императора Константина в IV-м веке. Противни­ки их считали, что этот период окончился с отречением русского монарха и церковь должна по новому устанавливать свои отно­шения со светской властью.

Сторонники этого взгляда не сразу нашли основание для своей позиции. Сначала они только настаивали, что церкви не следует связывать свою судьбу ни с одной из форм правления и не участвовать в борьбе партий. Но постепенно они отказались от самой идеи священной монархии и осознали церковь, как общину, живущую в иной сфере, чем государство. Их целью стало не поиски покровительства светской власти, а свобода от вмешательства во внутренние дела верующих. Люди этого умо­настроения не относятся безразлично к политическим и социаль­ным вопросам, но они сознают, что пути церкви и пути государ­ства различны и что всякое применение насилия в делах религиоз­ных имеет пагубные последствия.

Разница между этими церковными мировоззрениями, хотя и касается одних из наиболее важных и жизненных сторон хри­стианского вероучения, но она никогда не была включена в догма­тические определения, и потому члены церкви остаются свободными в выборе тех путей осуществления христианства в общест­венной и национальной жизни, которые представляются им наи­более согласными духу Евангелия. Спор на эту тему, возникший в эмиграции, был продолжением гораздо раньше родившихся раз­ногласий, обнаружившихся еще в XV веке при зарождении мос­ковского царства. Уже тогда внутри церкви наметились два тече­ния, возглавлявшиеся двумя выдающимися иноками, впоследствии канонизированными русской церковью. Ими были Иосиф Волоцкий (1439-1515) и Нил Сорский (1433-1508). Их последователи вошли в русскую историю под именами Иосифлян и Нестяжателей.

Первые всячески поддерживали рост самодержавия, искали покровительства у великих князей, требовали помощи светской власти в борьбе с еретиками и непокорными, и видели в церкви оплот для единства и благоденствия родины. Нестяжатели не искали ни привилегий, ни власти, были против гонений на инако­мыслящих и ставили во главу своего учения внутреннее очище­ние и просвещение верующих. Победа досталась иосифлянам, они использовали ее для преследования нестяжателей, голос которых надолго умолкает на просторах Руси.

Торжество иосифлян привело к трагедии старообрядческого раскола. Допустив однажды законность искоренения силой воз­никших разногласий внутри церкви, иосифляне стали сами жерт­вой жестокого гонения, когда в XVII веке их наиболее правовер­ные и консервативные члены были изгнаны из церкви и мучимы за свою верность отеческим преданиям. В результате этой губи­тельной братоубийственной борьбы, русская церковь потеряла свою свободу и попала в двухсотлетнее пленение имперской бю­рократии. Великолепие церковных служб, официальное наиме­нование церкви господствующей не могли скрыть униженного положения иерархии, лишенной своих канонических полномочий, и бедственного состояния приходов, попавших под бдительный контроль государственных чиновников. Несмотря на этот опыт, идея священной монархии продолжает вдохновлять многих русских эмигрантов и иосифлянство остается мировоззрением ее боль­шинства.

Московская патриархия тоже продолжает идти путем иосиф­лян. Она все еще надеется уступками и покорностью уже не цар­ской, а безбожной власти обеспечить возможность иметь преемст­во иерархии, совершать богослужения и сохранять традицию тор­жественных архиерейских служб. Она оправдывает свою полити­ку убеждением, что церковь не отделима от жизни народа и что придержащая власть, как бы она ни была враждебна христианству, заслуживает послушание духовенства и молитв верующих, так как нет власти, которая не от Бога.

Подобное же направление представлено в эмиграции прихо­дами, входящими в юрисдикцию московской патриархии. Состав их однако не однороден. Для одних их церковность не мыслима вне связи с их родиной. Они хотят оставаться членами именно рус­ской церкви, все же остальное для них второстепенно. Для дру­гих связь с церковью в России ценна как возможность помощи собратьям по вере, находящимся в исключительно трудных условиях. Есть и другие соображения, например, строго канонические, которые побуждают отдельных лиц выбирать эту юрисдикцию. Один из парадоксов церковной жизни эмиграции заключается в том, что именно эта юрисдикция включает как представителей крайнего крыла иосифлян, так и их идеологических противников, сторонников  полной  независимости  церкви.

Страстными обличителями московской юрисдикции являются члены зарубежной синодальной церкви. Они в массе своей выра­жают наиболее последовательно то же учение иосифлян. Они ве­рят в возможность и необходимость восстановления священной монархии, не мыслят себе церкви вне союза с государством, не отделяют их друг от друга и поэтому называют московскую пат­риархию отпавшей от Христа, так как она пошла на соглашение с сатанинской властью. С их точки зрения они остались единствен­ными свободными представителями русского православия, так как те, кто вошел или в американскую автокефальную церковь или признал верховную власть вселенского патриарха, изменил своей церкви и заслуживает поэтому отлучения от таинств. Зарубеж­ная синодальная церковь одна из эмигрантских юрисдикции за­прещает своим членам причащаться в других православных церк­вах, находящихся в общении с московской патриархией.

Так называемая константинопольская юрисдикция состоит из наиболее умеренных элементов русской эмиграции. По духу свое­му она восходит к традициям нестяжателей: большинство лиц, приветствующих независимость церкви от государства и испо­ведующих идеал свободы и терпимости, объединились в этой юрис­дикции.

В свете данного описания причин церковного раскола, воз­можно ли надеяться, если не на полное соединение зарубежных епархий, то хотя бы на снятие отлучений? В XVI веке русская церковь сильно пострадала от нетерпимости иосифлян. Хотя раз­делений внутри ее и не произошло, так как нестяжатели не пы­тались защищаться разрывом со своими гонителями, но победа одной партии, как было уже сказано, дорого обошлась русскому православию. В эмиграции повторилась та же картина. Иосифляне, получившие прозвище Карловчан, угрозами и отлучениями попы­тались, как и встарь, заглушить голос своих противников. Если бы они имели доступ к власти, они наверное сочли бы себя в праве прибегнуть к насилию в защите того, что они считали истинным правоверием. Московская патриархия тоже старалась применять те же методы для достижения единства. В условиях политической свободы, обретенной русскими в изгнании, эти меры не привели к желаемым результатам. Они только углубили раскол и скомпро­метировали тех, кто угрожал и пугал, но не имел возможности осуществить свои угрозы.

Учиться у истории очень трудно, люди склонны повторять те же ошибки в тщетной надежде, что в следующий раз резуль­таты будут другими. Более полстолетия длятся теперь споры среди русских православных в эмиграции и сейчас совершенно несомненно, что ни одна из юрисдикции не отступит от своей позиции, что все они сохранили свое православие и не имеют никаких серьезных оснований не быть в евхаристическом общении друг со другом. То есть осуществить то, к чему призывает их в своем письме Солженицын. Московская патриархия недавно сде­лала шаг в этом направлении, обратившись летом этого года к зарубежной синодальной церкви с предложением примирения. Чле­ны константинопольской юрисдикции никогда никого не отлучали, дело остается за зарубежной церковью, ей следует отказаться от своих прещений. Это будет большой нравственной победой для современных сторонников иосифлян. В их лице русское пра­вославие освободится от соблазна достичь путем насилия единства верующих, оно раскроет перед ними новые горизонты, облегчит ту окостенелость, которая так часто обременяет нашу церковную жизнь, а главное очистит ее от тех подозрений и братоубийствен­ной вражды, которые и раньше отравляли ее и вновь вспыхнули в годы изгнания, когда верующие особенно нуждались в любви и снисхождении друг ко другу.

* * *

Начало этой трагической борьбы случилось при первой же попытке к церковному объединению. Прилагаемые записки о Пер­вом Соборе в Карловцах являются не только историческим доку­ментом, иллюстрирующим церковные настроения начальных лет Зарубежья, но они также могут помочь лучше понять то глубокое расхождение в понимании роли церкви, которое принесли с собою в изгнание русские беженцы. На этом соборе были уже представ­лены все основные течения эмигрантской церкви, хотя границы между ними еще не были отчетливо осознаны и некоторые видные участники церковного собрания в Карловцах впоследствии пере­менили  свои позиции.  Этот же  собор  был показателен для тех иллюзий, которые в те годы владели умами многих видных цер­ковных и политических деятелей эмиграции.

Для того чтобы лучше разобраться в той борьбе, которая началась с первого дня заседаний, следует коснуться задач, постав­ленных перед собором его устроителями. Идея обще-эмигрантского церковного совещания возникла у епископа Вениамина, человека го­ревшего желанием продолжать роль духовного вдохновителя Белого Движения, которую он с успехом выполнял в Крыму. Там он про­возглашал генерала Врангеля спасителем России, веря что темные силы, завладевшие родиной, расточатся перед геройским порывом Добровольческой армии, возрожденной духовно и нашедшей в церкви силы для своего подвига. Он был всецело предан церкви, и в тоже время был горячий патриот. Едва ли сознавая это сам, он горел пафосом иосифлян, надеясь увидать восстановленным православное царство. Во время Второй Мировой Войны он стал в Америке «советским патриотом» и после ее окончания вернулся в Советский Союз. Этот крутой поворот был внутренне логичен. Церковь и родина были не отделимы в его горячем сердце.

Противники епископа Вениамина на соборе тоже были убеж­денные иосифляне, но свою ставку они делали не на разбитой Белой Армии, а на восстановлении на всероссийском престоле законного царя из дома Романовых. Они с недоверием относились к Верховнокомандующему, опасаясь бонапартизма и либерально­го конституционного монархизма. Третья же партия, которая ви­дела будущее церкви в ее полном отходе от идеи крестового похода для освобождения родины и в создании своей, независимой от политических партий организации, не имела собственного лица в Карловцах. Своих идеологов она нашла уже позже, главным образом в среде тех религиозных мыслителей, как Булгаков, Бер­дяев и Федотов, которые и были высланы на запад советской властью в 1922 году или еще позднее покинули Россию. На соборе они поддерживали епископа Вениамина, так как он защищал неза­висимость церкви от желания подчинить ее всецело Высшему Монархическому Совету. Впоследствии они нашли в лице митро­полита Евлогия епископа, если и не во всем разделявшего их позицию, то во всяком случае сочувствовавшего им. Под его покровительством был создан Богословский Институт в Париже, начала развиваться работа Русского Студенческого Христиан­ского Движения и других сродных по духу организаций. Созда­лась  так  называемая  школа  парижского   богословия,   во  многом восстановившая придавленную раньше, но никогда не умиравшую в русской церкви, традицию нестяжателей.

Победа крайних монархистов на Первом Соборе не была однако показательна даже и для этого раннего периода церковной жизни в рассеянии. Она была достигнута при явном попуститель­стве председателя митрополита Антония, пригласившего на собор ряд видных членов Высшего Монархического Совета. Приходская жизнь эмиграции в 1921 году находилась еще в первоначальной стадии своей организации, но, несмотря на это, большинство лиц, выбранных приходами, вместе со своим духовенством пыталось освободить церковь от опеки политических деятелей и, как будет видно из описаний заседаний, воздержалось при голосовании глав­ной резолюции, которую составила партия монархистов. Члены Высшего Монархического Совета прибыли на собор хорошо спло­ченной группой, с готовой программой. Это оказалось полной неожиданностью для инициатора собора еп. Вениамина. Еще менее подготовлены для борьбы были представители приходов, в первый раз встречавшиеся друг с другом. Поэтому удивительно не то, что победили марковцы, а то как трудно далась им эта победа.

Теперь может легко показаться нереальной позиция обеих спорящих сторон. Призыв Собора объединиться вокруг закон­ного представителя дома Романовых был вдохновлен примером по­добного послания, выпущенного собором 1613 года, когда Михаил Федорович был выбран на царство. Этим решающим актом было тогда положено начало отрезвления русских людей от угара Смут­ного Времени. Сейчас трудно представить, что политические дея­тели в 1921 году не видели полного несоответствия между на­стоящим положением и тем, которое занимали соборяне в начале XVII века; ясно, что воззвание составленное в 1921 году в подра­жание 1613 году являлось полнейшим анахронизмом. Но и про­тивники крайних монархистов, во главе с еп. Вениамином, были не менее удалены от действительности со своими планами возоб­новить гражданскую войну и верой, что Белая Армия сможет возродить Россию.

В их оправдание можно сказать, что в эти катастрофические годы очень немногие понимали размеры случившегося сдвига. Ни патриарх Тихон, пытавшийся отлучением кощунников от церкви остановить осквернение святынь, ни живоцерковники, надеявшие­ся сотрудничать с большевиками, ни сам Ленин-Ульянов, наивно мечтавший убийством духовенства и конфискацией церковного имущества уничтожить христианство в России, — все они жили в мире иллюзий. Перед верующими и ленинистами предстояли долгие годы жестокой, упорной борьбы, исходы которой даже сейчас не ясны, хотя уже более полустолетия прошло с ее начала. Об этом мало кто подозревал в 1921 году.

Но если просчеты, сделанные участниками собора в Карловцах имеют свои объяснения, то повторение их ошибочной политики в настоящее время не может быть оправдано. В этом и состоит убедительность письма Солженицына. Он призвал покончить с от­лучениями, которые явились следствиями решений, принятых на Первом Соборе, надеясь, что Третий Собор найдет среди своих участников достаточно здравого смысла не продолжать держаться пути, приведшему в тупик.

Как происходили прения на соборе, кто в них участвовал, кто был победителем и кто побежденным, рассказывают записи за­седаний в Карловцах и отрывки из дневника, сохранившегося у меня.

Первый Зарубежный Собор Русской Церкви в Сремских Карловцах. 21 ноября-2 декабря 1921 года: Записки участника

В марте 1921 года вместе с моею семьей я очутился в Константино­поле, переполненном русскими беженцами. Там я вскоре познакомился с епископом Вениамином Севастопольским, который произвел на меня глу­бокое впечатление. Он привлек меня к участию в Церковном Собрании, созванном им в Царьграде; по его же совету, я поступил на богословские курсы, организованные им.

Начинаются приветствия от разных лиц и организаций. Гене­рал Архангельский от штаба Главнокомандующего. Какой-то силь­ный и мужественный казак говорит от имени строевых казаков: «Мы знаем, что страшную жизнь переживают наши жены и сестры, мы были богаты и счастливы, а теперь изгнание нам тяжелее чем другим. Поэтому мы особенно внимательно следим за всем, что может спасти Россию. В церкви спасительная сила и вот почему приветствуем собор».

Архимандрит Антоний, от Первого Корпуса: он говорит кратко и как всегда скачуще. Читает краткий адрес от ген. Кутепова. Н. Львов говорит красиво и немного пышно от Русского Совета. «Россия пала в бездну греха, но и мы виноваты. Наш общий грех погубил Россию».

Солнцев вяло и официально говорит от русской колонии в Белграде. Граф Бобринский с волнением, которое захватывает ме­ня, говорит от русской колонии Нового Сада. «Нас 2000 человек, мы вторая колония по величине и мы все с горячим вниманием следим за собором. Мы все как один встали под стяг, на котором написано «Вера, Царь, Отечество». Царя у нас нет, но вера есть и эту веру не сломят враги. Многие из нас раньше думали, что церковь тепличное растение, живущее под сенью бюрократии, но она оказалась «столпом и утверждением истины, церковью Бога Живаго» и теперь своими мучениками она доказала, что она жива и такой пребудет во веки».

Ген. Батюшков, кратко и официально, от лица земунской колонии.

Полк. Переселов, от колонии в Карловцах.

Трепов. Это первый не политический съезд эмиграции и этому мы обязаны митрополиту…  (Поют «многая лета»).

Митрополит Антоний. Инициатором съезда, правда в явочном по­рядке, является владыка Вениамин.  (Поют «многая лета»).

Священник Крахмалов, от русских в Греции. Все ждут от церкви национально-политического   объединения.

Платонов, от лица всех приходов, братств и сестричеств в Бол­гарии. «Все русские организации объединены общей скромной работой для духовного возрождения родины, в чем и заклю­чается ее спасение». Кончает: «Да воскреснет Бог и да расто­чатся враги Его».

Васильев, от общества «попечения о духовных нуждах», говорит скучно и нудно о соборности и о московском соборе 1917-18-го года.

Балабанов, от русского студенчества. Говорит очень громко, длин­но, митингово, напыщенными, пустыми фразами, «пылкие умы юношества», «яд социализма», «храм науки», «темные силы», «политическая арена». Кончает: «русское студенчество аполи­тично, но готово под сенью креста встать, как один человек, на защиту родины по зову церкви.»

Митр. Антоний комментирует его речь. «Хотя она была немного длинна, но мы должны быть снисходительны к юношеству и радоваться, что оно стало национально и аполитично. Раньше русские удивлялись, что сербы называли Сербию своей матерью, а теперь есть и у нас родина мать, да еще и страждущая»… Митрополит плачет.

Читается список членов собрания.

Люба Иванович приветствует собрание, как председатель Дер­жавной Комиссии, (заведующей финансовой поддержкой русским беженцам). Он говорит по-сербски с авторитетом. Сербы недавно пережили большие страдания во время войны, многие из них были принуждены покинуть свою родину. Они поэтому понимают тяжелое положение русских и хотели бы помочь им, но сербы не знают, как это лучше сделать, так как все русские говорят по-разному,  неизвестно,  где истинная Россия.

Встает Трепов и заявляет: «Среди нас присутствует Родзянко, признает ли собрание его своим членом?». Это неожиданный громовой удар. Всеобщее волнение. Митрополит вскакивает со своего места и пытается успокоить собрание, уверяет, что этот вопрос будет рассматриваться позже. Пока же он просит всех занять свои места и выбрать комиссию для проверки полномочий. Устраивается перерыв. Родзянко уходит с митрополитом для лич­ных переговоров. [2]Михаил Васильевич Родзянко (1869-1924). Бывший председатель Государственной Думы и член Московского Собора 1917-18 … Continue reading Он говорил с большим вдохновением, что верит в возрождение России. Киев для него самый прекрасный город на земле, так как он в нем нашел Бога. Его восточное красноречие так отлично от сдержан­ного отношения к нам сербов.

Заседание 23/10 ноября

Читается ответное послание Синоду болгарской церкви. Ген. Никольский оглашает краткое, яркое и сильное приветствие от ген. Врангеля. Четыре года стонет Россия, все поругано, всюду грязь и запустение, только церковь стоит непорочной, в ней спа­сение и на нее с упованием смотрят и на родине и здесь в изгна­нии. Русская армия ждет того часа, когда Господь приведет ее снова начать борьбу и вернуться на родину, неся ей свободу и прощение. Крики «ура», «многая лета» главнокомандующему и армии.

Митрополит благодарит за приветствие, радуется духовному возрождению армии. Затем читает письменный отказ Родзянки от участия в собрании. Письмо написано спокойно. Родзянко удив­ляется, что некоторые решаются нарушить скандалом святость собора. Он уезжает, не желая быть причиной этого, несмотря на то, что он имет право быть членом, как товарищ председателя московского собора. Автор выставляет себя, как незаслуженно гонимым, но не осуждая других.

Владыка Вениамин заявляет, что он намерен сделать письмен­ное заявление; граф Апраксин говорит, что в таком случае он будет возражать.

Читается наказ. Возникает вопрос об его изменениях, он передается в отдел по управлению. Апраксин очень торжественно и возбужденно провозглашает: «Я, как член московского собора, протестую против каких-то ни было изменений в наказе для те­перешнего собрания».

Вновь поднимается вопрос о кворуме. Аносов от лица комис­сии заявляет, что кворум есть. В зале присутствуют 50 человек. Но из общего числа 150 приглашенных, только 109 должны при­ниматься в расчет при вычислении кворума. Владыка Вениамин нервно и горячо возражает против этого. Он говорит несколько раз, ему возражают Аносов, Трепов, Апраксин. В зале большое волнение. Вопрос ставится на голосование. Большинство против епископа Вениамина, и поддерживавшего его Платонова.

Закрытым голосованием избирается президиум. Архиепископ Анастасий, прот. Сергий Орлов, А. П. Крупенский, князь Ширин-ский-Шахматов, секретари Голиков, Скрынченко, прот. Писарчик.

Среда 23/10 ноября

Владыка разбудил меня в 7 часов и мы пошли на литургию. На утреннем собрании было прочтено письмо Родзянки. Он уехал. Владыка очень разгорячился и стал нервно доказывать, что не хватает кворума. Мне было больно за него. В результате — его полный провал на выборах в президиум.

Когда кончилось собрание, я дерзнул критиковать владыку, указывая, что он говорил без должного спокойствия. Он мне возражал. Позднее к нам пришли монашествующие: архимандрит Антоний, иеромонах Николай и Феодосии. Они всецело на сто­роне владыки. Они все считают, что на собрании царит мирской дух, на службах почти никто не бывает, всем заправляют миряне, епископы стушевались,  священники в меньшинстве.

После ужина у нас опять собрались иноки. Мне нравится особенно о. Николай. У него ликующая душа и такие чистые прекрасные глаза. Он из крестьян, сибиряк. От него пахнет рус­ским простором и грустью. Он сказал: «Дворянское это собрание, есть пропасть между белою и черною костью. Они любят судить, а народ жалеть.» Он говорит захлебываясь, увлекаясь, всё время прибавляя свои пословицы. Зубы у него белые, крепкие, волосы мягкие, светлые. Отец Феодосии маленький, смиренный, и не так разговорчив. О. Антоний черный, порывистый. Он еще более го­ряч, чем владыка, но без его широты. О. Иоанн (Лавриненко) брюнет, очень сдержанный. Вечер был вдохновителен для меня. Говорили о церкви, о государстве, все стояли за полную незави­симость церкви. У меня глубокое разочарование в мирянах, все у них грубо и нецерковно. Владыка написал особое мнение о Родзянке. Умеренное, веское. Мы много говорили об этом. Про­грамма действий, намеченная Владыкой, мудрая и христианская.

Заседание 24/11 ноября

Приехало много новых делегатов, военные из Берлина, свя­щенник из Лондона, несколько человек из Константинополя и епи­скоп Дамиан из Болгарии. Зато многие участники куда-то исчезли. Читаются приветствия и заявления о невозможности приехать. За­читывается приветствие от архимандрита из Китая с просьбой связать его с Вселенским Патриархом.

Апраксин докладывает об изменениях в наказе и предлагает вычеркнуть все то новое, что было внесено в него.

Протоиерей Ломако выступает в защиту проекта создания особого органа «Пресвитерский Совет». «Нас почему то боятся, как будто мы будем решать свои особые вопросы». Он говорил умно, немного иронически и повторялся.

Апраксин возражает. Ссылаясь на авторитет митрополита, он против пресвитерского совета. Священники могут подавать особые мнения, но не от лица всех, а простым большинством голосов.

Епископ Вениамин произносит блестящую духовную речь. Он говорит с внутренним волнением, сильно жестикулируя, но сохраняя миролюбие. «Дать право пресвитерам иметь свой голос — это маленькая просьба, может быть они и не будут им пользоваться, но вопрос поднятый очень важен, ибо от него зависит, будет ли у нас собор или только церковное собрание. Ссылки на московский собор не убедительны. Там преобладал дух демокра­тизма и многое уже с тех пор изменилось. Пресвитерский совет нужен и важен с канонической точки зрения. Соборность предпо­лагает, что каждый работает в меру сил своих. Батюшки лучше знают каноны и им ближе церковная жизнь. Поэтому я прошу предоставить им эту маленькую возможность выражать свое мне­ние в нашем собрании. Встал Васильев и стал говорить очень скучно, так что раздавались протесты. Защищал московский со­бор и обвинял тех, кто хотел разделить тело церковное.

Возражал владыке Вениамину Апраксин страстно, пристраст­но и с явным раздражением. Это был решительный поворотный пункт. После речи вкадыки собрание на момент стало собором, но победил Апраксин. Собрание пошло за ним, отказалось быть собором. Его речь была убедительной и страстной. «Мне трудно говорить против нашего лучшего оратора, начал он, владыка ут­верждает, что он руководится божественною правдою, но наше чувство уважения к московскому собору не позволяет нам изме­нить его постановления.» Дальше он начал красочно лгать о своей любви к пресвитерам, что зачем они отделяются от нас, не долж­но быть классам, новый порядок будет мешать епископам спокой­но обсуждать все вопросы. Началось голосование: за пресвитер­ский совет было подано 24 голоса, против 30. Против были Мар­ков, Скаржинский, Масленников, Трепов, Махараблидзе, Аносов, прот. Востоков и все военные из Германии. Голосовали против наименее церковная часть собрания. Многие воздержались, не зная, за кого голосовать. Во главе воздержавшихся был проф. Т. В. Локоть (ум. 1945). За голосовала делегация из Константино­поля, гр. Бобринский, Львов и почти все священники.

Настроение после голосования подавленное. Снова стал го­ворить Васильев по личному вопросу. Многие стали покидать зал, особенно священники. Апраксин злобно кричит Васильеву: «Кому вы это все говорите?» Васильев, не обращая внимания продолжает развивать мысль, что и на мирянах лежит благодать и что не следует осуждать московского собора. Он гордится, что был на нем. Дальше несет какую-то чушь.

Встает Митрополит. «Пресвитеры обижены, священство у нас всегда было в загоне и поэтому понятно, что им тяжело. Я сам четыре раза менял свое мнение. Владыка Вениамин прав, но ввиду разделения, которого я не ожидал, и малого количества времени, лучше, чтобы пресвитерский совет не осуществился»… Кончает призывом к миру и к уступкам друг другу.

Четверг. 24/11 ноября

Утром литургия. После чая прием у владыки. Пришли Кон-стантинопольцы, приехавшие вчера вечером. У них совсем другое настроение. Они все на стороне владыки. Блестяще говорил Нена-рокомов. Идея земного рая, вдохновлявшая XIX век погибла, мы должны сказать новое слово. Церковь нельзя смешивать с госу­дарством. Приходил прощаться Родзянко. Он уезжает с чувством, что он невинная жертва скандалистов, но настроение у него более спокойное. Пришел Трепов. Он верит, что властный призыв за веру, царя и отечество может иметь большое значение. Народу нужен порядок. Царь необходим. Россия скидывает европейскую шкуру и становится сама собой. Слышится биение чего-то огром­ного и сильного.На собрании несколькими голосами провалили предложение создать пресвитерский совет. Священники задеты за живое. Еще будет борьба. Был на вечерне. Пел хор сербских семинаристов. Грубо, но мощно, как будто рубят. Владыку почти не вижу, у него всё приемы, кроме того он пишет обращение к армии. Читаю Н. С. Трубецкого (1890-1938) «Россия и Европа». Его идея воз­вращения на восток мне близка. Запад мертв и мерзок, но для меня все же первое — Христос и церковь, а потом уже национа­лизм. Для Трубецкого церковь на втором плане.

Пятница. 25/12 ноября

Чувствую благодать и легкость. Особенно после литургии. Общение с владыкой и с иеромонахами вдохновляет меня. Теперь ясно, что вчера было решающее заседание, когда 30 голосами против 24 отвергли пресвитерский совет. Всё погубили пригла­шенные политические деятели. Они победили представителей при­ходов и духовенство. Здесь все же присутствует Русь, духовная, смиренная и убогая, но она в меншинстве. Будь митрополит твер­же, собрание могло бы стать собором. Митр, отдает должное вла­дыке, но его не поддерживает. Противники владыки узки, фана­тичны и захвачены политикой. У меня глубокое разочарование перед громкими именами.  Если  бы  вместо  них  собрать  старцев, священников и простецов мирян, если бы они все вместе прича­стились и помолились, то был бы собор. Владыка бодр и весел. Целый день у него люди. Говорить с ним не успеваю. Я лег спать, а он все пишет и пишет. Тяжело, что у него столько врагов.

Суббота. 26/13 ноября

Заседание мало интересное, кроме прекрасной речи архиеп. Анастасия. Утром приехал наконец митрополит Евлогий. На меня он особого впечатления не произвел. Говорил с владыкой Гаври­илом Челябинским. Он рассказал о планах богословской школы. Владыку Вениамина он любит,  но подтрунивает над ним.

На комиссии все предложения владыки были отвергнуты го­лосами правых. Это взволновало и огорчило его. Была торжест­венная всенощная. Когда владыка начал проповедовать, я испу­гался. Он иногда говорит слишком долго и повторяется, но на этот раз он был краток. Вечером все были на докладе Маркова П. Владыка и монашествующие пришли поздно. Были взволнованы. Монархисты хотят провести  свою  легитимистскую  резолюцию.

26/13 ноября

Епископ Вениамин читает, составленное им послание к хри­столюбивому воинству. Оно написано почти в стихах, в старо-рус­ском стиле, растянуто и без основных мыслей. Мне оно не понра­вилось.  Послание  принимается  единогласно.

Архиеп. Анастасий говорит о том, что возможно сейчас сде­лать для России. В его глухом, красивом голосе и спокойном тоне чувствуется искренний пафос. Это речь сильного и властного князя церкви. Он говорит: «Довольно слов, в их мутной пене утонуло все, что было великого в России. У нас бумажки, не обеспеченные золотом, золото это воля выполнять свои решения, а этого как раз у нас и нет. Утешать Россию мы не можем, слиш­ком она велика в своем терпении. Мы должны возвысить свой го­лос, обращенный к миру и к русским, находящимся в изгнании, с призывом не переходить бездну, наполненную трупами мучени­ков и разделяющую нас от большевиков. Мы можем здесь мо­литься и мы должны все сделать, чтобы мутные политические страсти не прикоснулись к непорочной ризе церковной и это главное, что может сделать церковь заграницей».

Апраксин докладывает о высшем церковном управлении. Оно будет состоять из наместника патриарха, из синода всех епископов и из церковного совета. Совет состоит из наместника патри­арха, одного епископа, двух клириков и двух мирян. Епископ избирается собором епископов, остальные члены собранием. Пос­ле кратких прений положение принимается. Молитва.

Воскресение. 27/14 ноября

Торжественная литургия. Проповедовал митрополит Антоний. Умно и так легко, что кажется слова без труда выходят из него. Они от ума, а не из сердца. У владыки продолжается бесконечный прием. Вечером пришел к нему Марков. В нем все крепко запеча­тано, его неподвижное лицо красноречиво повествует об этом. Владыка жаловался ему, именно жаловался на все, что здесь происходит. Марков внимательно слушал. Предложил свою по­мощь для примирения при условии благословения на восстанов­ление романовской династии на престол. По его словам план готов, хотя он и не идеален, но единственно правильный. Владыка остался доволен разговором, стал “мягче и веселее. Вечером было заседание пресвитеров. Они все очень осторожны.

Понедельник.  28/15 ноября

Читается протокол собрания о пресвитерском совете. Оно составлено до неприличия в сторону Апраксина. Владыка Вениамин, как всегда горячо, указывает на это. Ломако тоже протестует, его поддерживает Ненарокомов. Неожиданно Марков идет на ус­тупки и предлагает выбрать Ненарокомова в секретариат. Все просят его согласиться.Ненарокомов: «Мои враги хотят свести на нет мою работу этим предложением, я не согласен».Апраксин злобно защищает секретариат и требует, что если речь еп. Вениамина будет упомянута в измененном виде, в таком случае чтобы и его выступление было бы изложено по другому. Протокол отвергается. Встает Васильев и два раза пытается гово­рить  под  дружные   крики:   «Довольно».Никаноров зачитывает доклад отдела от приходов. Церковь должна быть вне политики и не зависеть от государства. Тогда приходы будут могучей нравственной силой, страшной для всех многочисленных врагов христианства. Приходы должны финансово стоять на  своих ногах.

Доклад принимается  единогласно. Отец Рудаков читает устав приходов, но не успевает его докончить, прения откладываются до вечера.Митрополит предлагает ограничить время докладчиков 15 минутами. Он говорит: «Осталось мало времени и приближается окончание  собора».  Предложение  принимается.Отец Стельмашенко предлагает ознакомиться с церковной жизнью в разных странах. «Это для нас самое главное, а нас вместо этого пичкают политикой. Вчера, например, Масленников говорил только о работе монархистов в Германии». Граббе воз­ражает, что на это не хватит времени. Епископ Вениамин и нес­колько других членов не соглашаются с Граббе. Принимается решение заслушать все доклады, даже если для этого понадобиться заседать три раза в день.

Понедельник.  28/15 ноября

Владыка нервничает и горячится. Слова «царь», «монархия» звучат беспрерывно. Заседание вновь было напряженное. Две сто­роны несоединимы. Сразу вспыхивает раздражение. Митрополит оп­ределенно хочет кончить собор, но собор живет, это мучительно и для собора и для митрополита. Спешка действует на всех угне­тающе. Между тем церковная сторона начинает подымать голову. Важно, что архиеп. Евлогий на нашей стороне. Странно, что Стельмашенко против владыки. Секретариат продолжает искажать прения. Все речи противников владыки приводятся полностью, а его выступления не упоминаются. Устав приходской приняли сра­зу. Это никого не интересует, а вот справедливое замечание о. Стельмашенки, что надо изучать церковную жизнь разных стран, вызвало сопротивление. Даже еп. Аполлинарий возмутился поведением марковцев, а владыка вновь кипит. Квасков прав, монархисты выдали вексель и теперь требуют под ним подписи собора. После литургии беседовал с арх. Анастасией. Очень ценю его. У владыки был прекрасный человек, проф. Яницкий из Бер­лина. Он хочет уезжать, считает собор не церковным. Появилась новая идея передать верховную государственную власть патриар­ху. На заседаниях споры и споры и все вокруг царя. Заседания потеряли интерес для меня. Лег спать до возвращения владыки в его келию.

Вторник.  29/16  ноября

Заседания стали положительно не интересны. Обсуждались доклады нейтральных комиссий. Митрополит срывает работу своим явным пренебрежением ко всему, что предлагается. Говорилось о страшном походе против церкви католиков и сектантов. Митро­полит на все машет рукой. Пастырская школа не выйдет, приходы не нужны, воззвания полезны для завязывания банок для варенья. Ужасно, что так говорит председатель, за которым все были гото­вы идти. Завтра будет последний бой. «Они» будут настаивать на провозглашении законности дома Романовых. Очевидно будет разрыв. Невеселое дело политика. Имел разговор с владыкой. Он считает, что «они» победят, но против них сильная оппозиция.

Вечером было еще одно заседание с докладами с мест. Я не ожидал услышать такие отрадные известия о приходской жизни. Особенно она хорошо налажена в Лондоне. Большое впечатление произвел отец Сергий Орлов из Женевы.

Среда. 30/17 ноября

Бой, победа «их», но Пиррова победа. Решительный день. Пленарное заседание посвящено вопросу о возрождении России. Докладчик Марков. Он говорил хорошо, умно, употреблял все способы убедить несогласных. Мы не должны остановиться на слове «монархия», мы должны произнести «имя». Дальше он и угрожал и убеждал, что никто не смеет отречься от присяги Дому Романовых, возвеличивших Россию, ведь может быть живы и Велик. Князь Михаил Александрович и цесаревич Алексей. Речь была горячая и обдуманная. После началась каша. Митрополит предложил сразу голосовать без обсуждений. Откуда-то появилась записка с 30 подписями, очень неудачно составленная, заявлявшая, что вставка сделанная Марковым о доме Романовых, политичес­кая и потому неприемлемая. Я с напряжением ждал развязки, все висело на волоске, неудачная редакция записки разбивала оппо­зицию. Квасков прямо спросил митрополита, подчинены ли мы присяге? Митрополит не ответил на этот вопрос. Комиссар серб заявил, что споры приобрели политический характер. Ему объяс­нили, что в молитвах упоминается дом Романовых и он успокоился. Митрополит был раздражен и настаивал, что вопрос о династии чисто церковный. Наконец после долгого шума и неразберихи дали слово владыке. Он очень горячился и от этого повторялся.

Все же он говорил с силой и искренностью, в его словах была правда. Он был особенно прекрасен, когда заявил: «Пусть услышат меня Романовы, они не осудят меня за то, что я сказал правду». Его главная мысль была, что сейчас рано, а потому и разру­шительно подымать вопрос о династии:

1)    Даже среди монархистов имеется раскол, а что будет в приходах? Значит время еще не созрело. Наша цель объединение. Поспешность может только помешать восстановлению монархии.

2)    Наше упоминание Романовых только компрометирует их. Кто мы, чтобы заявлять им, что они имеют право на престол. Они это сами знают лучше нас. А сравнивать их с другими претенден­тами унизительно. (Митрополит упоминал как таковых ген. Слащева и Петлюру).

3)    Романовых должен призвать народ и не наше дело преду­преждать его волю.

4)    Господь отнял престол от Романовых и Он силен дать его другим.

Марков поблагодарил владыку за его речь и попросил точно занести в протокол. 51 человек голосовали за послание. 32 не приняли участие в нем, как в вопросе политическом, ведению со­бора не подлежащему. Воздержались от голосования архиеп. Ана­стасий, Евлогий, епископы Сергий, Аполлинарий, Вениамин, епископ сербский Максимильян, архим. Феодосии, Антоний и почти все священники и профессора. Особенно протестовал свящ.Стельмашенко. Мы с владыкой ушли раньше конца заседания. Спала гора с плеч, стало легко на сердце. Правда была сказана сильно и без раздражения. Владыка был радостен. Вечером собралось у нас много народу, были все наши. Царило единодушие, все чув­ствовали облегчение. Возникла мысль «надо объединиться». Все тянутся к владыке, и друзья и враги видят в нем главу и духовную силу оппозиции. Сперва он и слышать не хотел о каком-то объеди­нении. Но все стали настаивать. Одни предлагали создание об­ществ, другие думали о личной связи с владыкой путем переписки. Ничего решено не было, но основа для такого объединения была заложена, его необходимость стала ясной для всех.

Четверг.  1 декабря/18 ноября

Владыка не пошел на собрание. Он пишет о социализме. К нему продолжают приходить люди и все просят не терять с ним связи. Присутствовать на заседаниях стало тяжело. Такие же злоб­ные люди, они извергают нетерпимость и всех осуждают.

Портреты некоторых участников собора в Карловцах

Митрополит Киевский и Галицкий Антоний. (Алек­сей Павлович Храповицкий. 1863-1936)

Невысокого роста, мону­ментален, почти квадратен. Большая умная голова, окладистая бо­рода, серые добрые глаза. Напоминает до-петровского боярина, крепко врос корнями в русскую землю. Говорит с нарочитой откро­венностью и употребляет выражения и слова, неожиданные в устах церковного иерарха.

По окончании собора до своей смерти митр. Антоний оста­вался возглавителем синодальной юрисдикции. Прирожденный ли­дер, он производил впечатление цельности и силы, но в действи­тельности он находился часто на поводу окружавших его лиц. Эта двойственность в его поведении происходила из-за исключитель­ных противоречий его богатой, выдающейся личности.

Крайний консерватор в политике, он был смелый новатор в богословии.

Поборник восстановления патриаршества и независимости церкви, он поддерживал Союз Русского Народа.

Большой умница — он не умел разбираться в людях.

Очень добрый человек — он был несдержан на язык и резок в своих отзывах.

Проповедник больше от головы, чем от сердца, он часто пре­рывал свои проповеди слезами.

Ректор нескольких Академий, он воспитал целое поколение ученых монахов, в то же время будучи сам дворянин старого рода, он свысока смотрел на «поповичей» и часто возвращался к недо­статкам русского, духовенства.

Эти противоречие характера митрополита постоянно выявля­лись в течение собора и послужили дополнительной причиной для обострения внутри-церковной борьбы.  Они в еще большей мере оказали влияние на дальнейшее углубление раскола. Так, напри­мер, в 1926 году митрополит подписал осуждение, вынесенное со­бором епископов в Карловцах международным христианским орга-назациям,   помогавшим   Русскому   Студенческому   Христианскому Движению и Богословскому Институту в Париже. Международная Студенческая Федерация и Христианский Союз Молодых Людей были объявлены «явно массонскими», и членам русской церкви за­прещалось находиться в сфере их пагубного влияния. Одновремен­но Митрополит в письме, посланном участникам Р.С.Х.Д. заявил, «что  он  открыто признает лично  известных  ему  представителей международных организаций друзьями православной церкви и ве­ры, влияние которых на русское студенчество может быть толь­ко отрадным». (См. Вестник РСХД № 10, 1926, Париж, стр. 25). В январе 1927 года, следующий собор в Карловцах, под пред­седательством митрополита, запретил митр. Евлогия к служению и прервал евхаристическое общение с приходами, находившимися в юрисдикции последнего. Этим актом зарубежная церковь  оказа­лась окончательно расколотой на две несообщающиеся части.  В письме к проф. В. В. Зеньковскому, председателю РСХД, тот же Митрополит Антоний писал,  что наши церковные  ссоры  «гадкая завируха  из-за  выеденного  яйца».   (См.   Вестник  РСХД   №   10, стр. 26).

Епископ Севастопольский Вениамин (Иван Федченко, 1882-1962)

Полная противоположность митр. Антонию. Выхо­дец из крестьян, самородок. Эмоционален, талантлив, совсем не ин­теллектуал. Зажигательный оратор, прекрасный регент, поэт, ико­нописец. Среднего роста, с русой бородой и очень светлыми голу­быми глазами. Ходит легко и ветренно. Стремителен, куда-то все­гда устремлен, постоянно охвачен новыми планами и увлече­ниями.В 1926 году еп. Вениамин переехал в Париж и стал ректо­ром Богословского Института. В 1930 году он покинул юрисдик­цию митр. Евлогия и стал окормлять приходы во Франции, остав­шиеся верными московскому митр. Сергию (Страгородскому, 1861-1944). С 1934 по 1947 год он был экзархом московской патриар­хии в Соединенных Штатах. В том же году он вернулся в Советский Союз и там управлял короткое время Рижской, Ростовской на Дону и Саратовской епархиями. Скончался в Псково-Печерском монастыре.

Архиепископ Кишиневский Анастасий (Александр Александр. Грибановский, 1875-1935)

Худой, с аскетическим ли­цом и слегка выпуклыми глазами. Держит себя с большим тактом и достоинством, очень осторожен и замкнут в себе.(Вскоре после собора он сменил свои позиции и отошел на сторону победившей партии. После смерти митр. Антония возгла­вил синодальную церковь).

Архиепископ Волынский Евлогий. (Василий Семено­вич Георгиевский, 1868-1946)

Большой, мягкий, с длинной бородой и маленькими живыми глазами, смотрящими поверх золотых очков. Первое впечатление рыхлости, отсутствия костяка, но за этой на­ружностью скрывается человек с большим житейским опытом, умеющий добиваться своих целей.

(Арх. Евлогию патриарх Тихон поручил управление загра­ничными русскими приходами указом от 8 апреля 1921 года. Когда постановления и воззвания, принятые на Соборе в Карловцах, до­стигли Москвы, то патриарх объявил собор не имеющим канони­ческого значения, органы управления, созданные на нем, он отме­нил и вновь подтвердил, что единственным каноническим иерар­хом зарубежом остается Евлогий, возведенный в сан митрополита. Последний однако пошел на компромисс и продолжал сотрудничать с митроп. Антонием. Их отношения становились все более натя­нутыми. Разрыв произошел в 1926, когда архиерейский синод, во­преки протестам митр. Евлогия, выделил из его епархии герман­ские приходы и назначил епископа Тихона их епархиальным архие­реем. В 1927 году тот же синод, как уже было указано, запретил митр. Евлогия к служению.

В 1930 году произошел еще один разрыв, на этот раз с митр. Сергием, требовавшим от заграничного духовенства лойального от­ношения к советской власти. В результате этих трений митр. Евло­гий попросил вселенского патриарха принять Западно-Европей­ские Русские Церкви в свою юрисдикцию, что и было осуществле­но 17 февраля 1931 года. Митр. Евлогий, единственный из старого поколения епископата, оказался способным строить церковную жизнь в эмиграции, учитывая совершенно новые условия беженского существования. Он был человек мудрый, терпимый, гото­вый учиться у жизни. На соборе он держал себя выжидательно, присматриваясь к обстановке и не вступая, как епископ Вениамин, в открытый бой. До революции, будучи депутатом в Думе, он при­мыкал к правому крылу и его отказ сотрудничества эмиграции с представителями крайних монархистов рассматривался ими, как из­мена).

Остальные епископы на соборе в Карловцах вели себя пас­сивно, в прениях не участвовали, голосовали с митр. Антонием и очевидно чувствовали себя потерянными в необычайной для них атмосфере бурного церковно-общественного  собрания.

Большинство из них окончило свою жизнь пенсионерами в сербских монастырях, за исключением епис. Серафима (Соболев 1881-1950) назначенного управлять приходами в Болгарии, где он и умер. Епис. Аполлинарий (f 1933) уехал в Америку и одно вре­мя жил на Аляске) [4]Эти наброски портретов участников собора в Кар­ловцах были сделаны мною во время заседаний. Сведения, … Continue reading

• Переписка между протоиереем Георгием Граббе и Н.М. Зерновым