Ты упомянул, что училися в Свято-Троицкой семинарии с 1969 по 1971 год, а потом вернулись в 1976 году, чтобы закончить образование. Так что у тебя был уникальный опыт – находиться в этом месте в совершенно разные времена. Насколько я понимаю, шестидесятые годы были в Америке временем культурных и расовых волнений. А потом ты вернулись, когда все уже затихло. А после семинарии был шоу-бизнесе – это что-то совсем другое; но православная вера всегда оставалась сильной частью твоего самосознания. Что тебе дал в жизни Джорданвилль? Как ты использовал в этой совершенно чуждой от него работе ваше джорданвилльское образование и опыт?
Мне кажется, ты сам ответил на вопрос. Он дал мне самосознание. Разумеется, он очень сильно на меня повлиял. Это пять лет моей жизни. В мой первый приезд, я был очень молод. Мне было 17 и 19.
Ты приехал в Джорданвилль в 17 лет?
Да.. Мы играли в хиппи. Мы играли в миллион разных странных игр. Но потом я приехал в Джорданвилль во второй раз, после посещения Афона. Это было время в моей жизни, когда я оказался на распутье, не знал, куда идти, что делать со своей жизнью, – и я оказался на Афоне. Я решил вернуться, на сей раз по-настоящему, ради того, чем действительно был Джорданвилль. А он был духовным прибежищем. Это был наш Иерусалим, наша Мекка. Джорданвилль был центром православия на Западе. Это был центр Русской Зарубежной Церкви. Хоть и возник он не так давно, в нем каким-то образом была сильная монашеская традиция, наверное, еще из России. Ее корни оказались не затронуты переносом, и эта русская монашеская традиция здесь ощущалась очень сильно. Ясно, что уровень образования был не так высок, это всем известно. Но это было совсем не главное. Главное было – жить жизнью Джорданвилля, вживаться в службы, быть свидетелем того подвига, который несли все эти люди, жившие настоящей духовной жизнью и стремившиеся к Богу. Мы только что – вот сегодня – сидели здесь и вспоминали всех, кого знали тогда. Некоторые из этих людей еще живы. Я не знаю, каков Джорданвилль сегодня, но мою жизнь – не то чтобы он ее изменил, но он сильно на нее повлиял. Я «джорданвиллец», и я думаю, что большинство людей, которые прошли через Джорданвилль – по крайней мере, в те времена, – тоже чувствуют себя «джорданвилльцами»: мы все друг другу братья, потому что мы из этого необыкновенного места. Не знаю, насколько это понятно, или как это раскрыть еще…
Не могли бы ьы уточнить, что значит быть «джорданвилльцем»? Как бы ты раскрыли это некое измерение, это понятие – «джорданвиллец»?
В какой-то степени это значит, в общем-то, – вести духовную жизнь в очень русском русле. Очевидно, что у всякого духовного опыта есть своя культурная сторона. В Джорданвилле был очень русский культурный аспект духовности, основанный на терпении и любви. Ну и все эти люди, которые были там, вплоть до семинаристов. Туда попадали особые люди, не всем подходит такая жизнь и такой опыт. Так что, вот, собственно, из чего составлялся Джорданвилль: такие люди, которые там были, и опыт жизни там, монашеского уклада, потому что и у нас, семинаристов, был частично монашеский образ мыслей. Мы ходили на службы, может быть, не так много, но каждый день, регулярно, и трапезы у нас были общие, и жили мы бок о бок. Я помню, у меня был сосед. Теперь он митр. Иларион, нынешний наш митрополит; а в то время он был просто мой сосед.
Да. Тогда понятно.
Ну, и сегодня мы все поддерживаем отношения друг с другом. Я стал опять общаться со старыми друзьями через фейсбук, по электронной почте. Мы когда-то были близкими друзьями с «Ганчиком», Николаем Ганом. Сейчас мы опять стали общаться. Мы не пересекались лет тридцать. Но это как…
Тебе не надо как-то по-новому выстраивать отношения, не так ли? Все, что требуется по прошествии 20-25 лет, – это просто встретиться…
Мы понимаем друг друга, благодаря этому опыту.
Большое спасибо. Это было очень полезно и интересно.
А храпит не жена, а наш пёс боксёр, а то ещё подумают…