Православная Русь в США: Портреты первого поколения джорданвилльских монахов

Это интервью было записано в монастыре Свв. Киприана и Иустины в Аттике, пригороде Афин. Я там провел пару недель летом 1998 года. Тогда мы с о. Иоанникием решили, что запись будет «в стол», не для публикации. Я беспокоился, что магнитная пленка на кассете, хранившей запись может прийти в негодность.  В прошлом году благодарю средствам, пожертвованными нашими читателями, Илья, мой коллега оцифровал запись, а Ольга, коллега из России, ее расшифровала.

Оказалось, что интервью не несет ничего такого из-за чего его стоило было продолжать держать «под спудом». О. Иоанникий, как монах, говорил только положительное о своих «героях». Другим аспектом здоровой монашеской культуры явилось наличие чувства юмора. Содержание интервью расположено согласно персоналиям, о которых повествует отец Иоанникий.

Кстати, о нем самом известно немного. При рождении отец Иоанникий получил имя Чарльз. Его отец был протестантским пастором. Чарльз Абернети был родом из района большого Чикаго и учился в военном училище. Если предположить, что когда он поступил в Свято-Троицкий монастырь в середине 1960-х гг. ему было двадцать с небольшим лет, то он родился или вовремя или вскоре после Второй мировой войны.

При постриге Джон, имя в Православии, получил имя в честь преп. Иоанникия Великого (752-846), одного из главных борцов с иконоборчеством в Византийской империи. Многие выпускники Свято-Троицкой духовной семинарии, сохранили об о. Иоанникии, в качестве инспектора. Так же он преподавал греческий язык.

В 1982 г. о. Иоанникий с благословения настоятеля Свято-Троицкого монастыря Архиепископа Лавра, отправился подвизаться в Свято-Ильинский скит на горе Афон. Он был принят в число афонских монахов и его имя занесено в список насельников. Когда летом 1992 Вселенский патриархат изгнал насельников Свято-Ильинского скита за отказ возносить за богослужениями имя вселенского патриарха, то в скиту из тех, кто легально, по афонским правилам, там находился были настоятель игумен Серафим (Бобич) и иеромонах Иоанникий. Первоначально предполагалось отстоять право проживания монахов РПЦЗ в Свято-Ильинском скиту через греческий светский суд и о. Иоанникий поселился в монастыре Свв. Киприана и Иустина старостильного Синода Противостоящих в пригороде Афин Аттики. Однако вскоре стала ясна безуспешность этих попыток и о. Иоанникий просто стал насельником этого монастыря. В 1994 г. этот Синод, возглавляемый митрополитом Киприаном (Куцумбасом, ум. 2013 г.) вошел в общение с РПЦЗ на торжествах прославления свят. Иоанна Шанхайского в Сан-Франциско. После этого прославления о. Иоанникий был пострижен в великую схиму с именем в честь свят. Иоанна.

Когда в 1998 году, когда мы беседовали с о. Иоанникием он еще носил не был пострижен в великую схиму. К этому времени большая часть его жизни прошла вне коренных американцев. О. Иоанникий с улыбкой упомянул, что его родные сказали ему что он говорит по-английски с акцентом. Из Афин я возвращался в Джорданвилль. О. Иоанникий проводил меня в аэропорт и купил Метаксу своему «ангелу-хранителю» Владыке Лавру. Больше мы с ним не виделись. Надеюсь, что он в добром здравии и благодарю его за эти воспоминания о людях «джорданвилльской Святой Руси».  

Благодарю архив Свято-Троицкой духовной семинарии за разрешение использовать фотографии. Так же благодарность Австралийско-Новозеландской епархии Русской Православной Церкви Заграницей и г-ну Дэвиду Тэйдж за оплату труда переводчика с русского на английский язык.

Протодиакон Андрей Псарев, 16 июля, 2024 г. 

Я поскольку не духовный человек, я заранее прошу прощения, что могут получиться просто какие-то забавные анекдоты. Будем надеяться, будем молиться владыке митрополиту Киприану и самим нашим из преждеотшедших отцов, чтобы была духовная польза.

Архимандрит Константин Зайцев (1887-1975)

Я, в общем, отправился в монастырь, примерно это было на Пасху 1964 года. Я принял православие в Чикаго, в Американской митрополии, в Великом посту и пожелал провести Страстную неделю и Пасху в монастыре. Итак, приехал в монастырь, значит, в Лазареву субботу, как раз вовремя правила [ко Святому Причащению], перед всенощной. Первая встреча была с братом Евгением [Mацеральником], что-то там убирал в большем храме, а правило читали в нижнем храме. … Он меня отправил в контору, где я познакомился с отцом Владимиром [Сухобок, 1922-1988]. Брат Евгений говорил по-английски. Я сразу почувствовал теплоту, и они очень привлекали, отец Владимир особенно. Хотя мы друг друга совершенно не понимали, чувствовал сразу в нем близкого человека. У него этот дар был. Владыка [Лавр] подчеркнул это на похоронах. Потом мне сказали пойти к отцу Константину [Зайцеву, СПб 1887-Джорданвилль 1975]. Он говорил по-английски. Вы знаете, в какой комнате была его контора? На третьем этаже в новой пристройке. Там был очень большой стол, без фотографий, его рабочий. У него был большой стол, на котором была гора всего и было какое-то маленькое место: перейти и он что-то там делал. А рядом был маленький столик, где была его пишущая машинка, такая портативная, маленькая. И он там, значит, печатал свои статьи, редактировал, отдельно от своей кельи. Это была редакция Православной Руси. Владыка Иларион там убирал [видимо после смерти о. Константина] и там нашли всякое. Один раз я зашел к нему вечером, он сиял весь, такой довольный был. «О, — говорит, — какая радость! Я сегодня почистил свой стол» — и указывает на это маленькое место, которое стало немного больше [и рядом] конечно, вся эта гора бумажек, все такое.

Конечно, он мне рассказывал, как он, значит, родился в Питере. Не знаю, некоторые имели мнение, что у него семья была – как я помню, хотя бы одна сторона – из крещеных евреев. Рос на Невском проспекте в Питере. Он о своем юношестве рассказывал однажды, что он крестился… Кирилл Иосифович в честь Кирилла дьякона, мученика, который, когда празднуется, сейчас я не скажу. Не Кирилл славянский и александрийский, а есть такой Кирилл дьякон, мученик, который с другими мучениками празднуется. Я сейчас не помню, какой это был год, но, говорит, однажды на день ангела он пришел на уроки, и там в гимназии… А в то время, конечно, всегда поздравляли именинника. И, говорит, никто из учащихся не приветствовал, ничего не говорили, как будто все как обычно. И вот, говорит, я пошел домой, а дома от каждого из своих [cо] учеников получил поздравительную открытку: они послали по почте, а на уроках никто ничего не говорил. Просто такое было событие. И вот было однажды: одного из преподавателей он очень полюбил, пригласил его на обед. Это, конечно, было что-то совершенно неслыханное. И, говорит, он пришел, пообедал. Ну это тоже он рассказывал, конечно, мне это как американцу, не выглядело очень дико… Но в то время это было совершенно неслыханно.

Как бы нарушение таких барьеров?

Неслыханно: учитель пошел в дом ученика.

Ну да. А родительница его Флорида?

Кажется, так. Если не ошибаюсь. Это имя было в его помяннике. И он рассказывал однажды о каком-то доме. Кажется, там было большое семейство, не просто папа и мама. Была там всякая родня. Был еще дедушка-патриарх, который каждый вечер в своей ночной рубашке обходил все комнаты большого дома, зажигал лампадки. И, говорит, однажды он зашел в какую-то комнату, а там молодой офицер в семействе, там вся молодежь, какая-то вечеринка. Такая была встреча. Совершенно другого духа веселящаяся молодежь офицерская, а тут дедушка в рубашке зашел с фитилем зажечь лампадку. Значит, ярко описывал.

Жена его известная, она армянка [София Артемьевна ур. Аванова СПб 1899-Шанхай 1945]. Он говорит, отправили его в Гейдельберг учиться политической экономии. И потом, кажется, отец Гавриил (Егоров) говорил, что его язык, его стиль литературный одного политического экономиста, он знает его имя — что это он заимствовал у него такую манеру [т.е. что о. Константин в своих писаниях следовал немецкому синтаксису]. Отучился там, вернулся в Россию, у него было какое-то место в Сенате. Он это кое-где описывает. И что-то там между департаментами… Как я понял, он заседал на межминистерских совещаниях, как посредник. Однажды я старался в Джорданвилле рассказывать, как он там работал, но они приняли в другом смысле…

Отец Михаил Помазанский сказал о нем, что отец Константин всегда умеет сказать и сделать как раз то, чего не ожидаете. Действительно, это у него было. Он уже не служил, когда я поступил в монастырь, он болел до этого и перестал служить. При мне он служил, когда меня рукоположили, он сослужил, чтобы меня обвести вокруг престола.

Владыка Аверкий Вас рукополагал?

Да.

Конечно, он [о. Константин] все время находился в своей конторе, и он мне с самого начала внушил: «В любое время, когда нужно, приходи». И пришлось мне иногда этим пользоваться. Действительно приходилось будить его ночью, в самое такое неурочное время – он всегда безо всякого встанет, примет, выслушает, подскажет, что нужно. Это в нем было. Мало кто это видел. Большинство видели в нем идеолога, интеллигента. И, я думаю, мало кто чувствовал эту теплоту, эту любовь в нем. Много скрывалось за этой петербургской, еще до-монашеской, скрывалось… У него было не так много духовных детей. Как я сказал, отец Николай Ткачев, самый близкий к монастырю сейчас, владыка Иларион. Другие, пожалуй, уже на том свете. Может быть, вы и найдете их. Есть такая семья Петрочко. Там глава семейства Николай был врач – это тоже такой преданный духовный сын. Еще его сестра. Он очень заболел и чуть не умер, потом он остался совершенным инвалидом. А отец Константин, хотя уже такой возраст, несмотря на свою занятость ездил туда несколько раз в то критическое время, чтобы причастить, молился за него, проявил очень большую заботу.

Я помню, у нас были крестины в монастыре. Я был на крестинах – просто петь, принять участие. Кажется, одного из детей отца Всеволода Дробота. Потом я зашел к нему [о. Константину], пригласил пойти в гостиницу [на прием] после крещения. Он: «Нет, мы сейчас идем в храм служить молебен». И действительно, пошли попели молебен. Так что это в нем было.

Еще скажу. В келии, где я жил, – рядом жил старый почтальон такой Георгий Иванович. Семинаристы его называли jet. Он, в общем, бывший парижский таксист, наверное, из Белого движения, из этих, которые оказались потом за границей. Был благочестивый. Он никогда не надел подрясник, но работал на монастырь водителем. И у него был удар потом, он лежал в своей келии парализованный, ухаживали за ним. Я помню, я же рядом жил, что каждый день отец Константин приходил, я слышал, как читал молитвы над ним. Он лежал так – непонятно, в сознании или без сознания.

А где была ваша келия, отче?

Это было на четвертом этаже рядом с душем. Ну, там близко отец Лаврентий [Кэмпбелл].

Значит, получается, между душем и отцом Лаврентием, ближе к душу.

Да, наверное. Я там жил, пока учился в семинарии. После семинарии меня отправили в семинарский корпус.

И как преподаватель значит на уроке всегда кто-то читал конспект, который потом был издан как книга. Это лекции, которые он составил. Он [о. Константин] поправлял чтеца, иногда останавливал и добавлял что-нибудь. А потом экзамен. На экзаменах он был очень строгий.

У него были какие-то свои особые выражения, какие-то точные слова, и он хотел, чтобы говорили именно эти слова.

То есть хватало этого конспекта на семестр?

Да. И, значит, пятерки у отца Константина не бывает. Были четверки, а дальше ниже еще больше и очень много, которые просто не держали экзамен в свое время, а потом перелагали в надежде на милости.

А в конце жизни уже он очень смягчился. Я помню, потом другие курсы – и сплошные пятерки. И он, значит, на экзамене: «Ой, такие хорошие ученики, так хорошо все ответили». Многие замечают, что человек в старости у человека природа как-то проявляется.

Да. Так что вся эта строгость – можно думать, что у него в душе было что-то другое. Оказывается, это была такая почти детская доброта. Хотя, конечно, он был строгий и требовательный во многих отношениях и непослушания не терпел. Если он что-то сказал, то хотел, чтобы было сделано именно как он сказал. Если что-то не так, он давал знать.

Достаточно определенно. Вы с ним беседовали по-русски или по-английски все время?

Первым делом он сказал, чтобы я забыл про английский язык. Сразу потребовал не читать по-английски, только по-русски. Был какой-то молодой человек, который мне помог начать. Прошло пять-шесть недель, он меня остановил после повечерия: что-то у меня спрашивает, я не понимаю, другое спрашивает, я не понимаю. «Ну и как ты?» – «Хорошо». «Ты должен заниматься русским языком, ты должен его потребовать». И после этого нагоняя слава Богу, я за это сейчас очень благодарен. И я помню, когда приехали, когда я начал… Я первый раз был на Пасху в 1964-м, поступил в монастырь, приехал оставаться, когда похоронили митрополита Анастасия в 1965-м. Был на Пасху 1965-го, вернулся в монастырь и так и остался до 1982-го. Первым делом начал учиться русскому языку, потому что он знал языки: английский, французский, немецкий, свободно читал, говорил. И применял мысль, что [нужно составить словарь] непереводимых слов. Хотя он сам начал [издание] Orthodox Life. Он еще может говорить по-английски, но для тех, кто имеет возможность учиться на русском, от русских от особенно требовал, чтобы сохранить свой язык. Подчеркивал, что оптинский отец Климент [Зедергольм, 1830-1878], этот немец, что его сразу [cтарались] обрусеть, стать русским. И у владыки Аверкия это тоже было. Не какая-то узость или шовинизм. Они просто поняли: чтобы понять православие, нужно войти в эту жизнь, а без языка не войдешь в ту жизнь, туда, в то поколение. Считай, поэтому я попал на такие послушания, потому что я мог писать по-английски, по-американски. В то время мало кто в монастыре [кто мог свободно писать по-английски] Был отец Георгий Ларин (1934-2024), но его заняли в семинарии. Так что слава Богу за все, я очень благодарен. Еще немножко расскажу. Когда я был в России, сейчас два раза, особенно первый раз. Ну, скажем, еще в аэропорту, в самолете – все это послесоветское общество для меня было каким-то смущением, какие-то странные люди, совершенно непонятные. Все чуждое. Уже на месте познакомились со своими, с церковными, с такими настоящими. И тогда я почувствовал себя как дома, что просто поразился себе

 Как будто вы попали в Джорданвилль или нет?

Ну, не то, что в Джорданвилль. Отец Константин называл Джорданвилль «островок исторической России». Как будто в самой России история кончилась, русская история, а тут есть какое-то продолжение.

Это напоминает немножко старообрядческий взгляд. Они считали, что с последним царем Алексием, когда он принял нововведения, история кончилась.

Он [о. Константин] говорил, что в юности был на службе у отца Иоанна Кронштадтского, видел его, очень его почитал. Дал мне Моя жизнь во Христе по-английски. Он просто сказал, что это книга Иоанна Кронштадтского, надо молиться ему. Можно просто открыть книгу – и он наставляет.

То есть молиться ему и читать?

Да. Были случаи, когда это сделали. Хотя тут тоже возможны кривотолки [чтобы не получилась библиомантия]. У него в келии была икона Казанской Божией Матери. В келии у него ничего такого шикарного не было, все было просто, куплено много лет назад. Несколько раз, когда бывал у него в келии, исповедовался, или что-то еще. Там смотрели лики икон. Такая маленькая, серебряная риза, не совсем традиционной иконописи, не знаю, откуда.

Протод. Андрей Псарев: Редактируя сейчас текст, где отец Иоанникий перечисляет архимандритов я вспомнил, что слышал, что о. Киприан (Пыжов) называл их из золотых митр – пожарная команда.

О.Пантелеимон, о. Иосиф, о. Константин, о. Михаил, о. Поликарп, о. Антоний, о. Киприан. Был великий пост. Мы отправляли Православную Русь [т. е. процесс вложения журналов в конверты]. Кто-то принес пластинку греческого византийского пения. О. Константин наверху [отправка готовилась на втором, а о. Константин был на третьем этаже братского корпуса]. Вдруг он приходит такой возмущённый, не может даже говорит: «ты с ума сошел!» Прямо смотрит мне в глаза. «Сейчас великий пост! Монастырь! Ты это джаз здесь поставил?!» Ему принесли показать, но все-таки выключили на всякий случай.

Он участвовал в Белом движении тоже, да? Вы упоминали, как интендант?

Да. Он сказал, что… Он, видно, уже не участвовал. Еще он очень переживал о том, что встретили отречение государя как праздник, то есть было такое ликование всенародное. Он это считал, конечно, великим грехом русского народа. Это было что-то в снабжении.

А какие-то духовные наставления? Если об этом можно говорить вообще.

Он дал мне Учительное известие, в конце служебника перед рукоположением в дьякона. А перед постригом он дал мне книгу епископа Петра [Екатериновского, 1820–1889, Указание пути к спасению. Опыт аскетики]

В Джорданвилле был такой порядок, что новопостриженный остается в храме три дня, во время трапезы приходит и обслуживает братию уже в мантии и клобуке. А мне почему-то приказали оставаться в храме, не идти в трапезную. Постригли на первый день в неделю Торжества Православия, после первой недели поста. До среды второй седмицы поста я был в храме. Брат Игорь семинарист, теперешний Владыка Илариона приносил немножко еды. И я это тогда понял. Кажется, был целый разговор, братья пришли, все вопят: «отец Иоанникий не приходит обслуживать братию!» Владыка Аверкий – «Это украинский обычай». Не знаю, что там произошло, но я не сподобился послужить братии.

Но вы один были пострижены?

Да. Там был период, когда довольно долго не было.

А какое у вас было имя в крещении?

Иоанн. В честь Иоанна Лествичника. Как и отец Иосиф, основатель вместе с о. Пантелеимоном [Свято-Троицкого монастыря]. Он тоже был в крещении Иоанн. Он тоже обласкал меня.

Мы остановились на отце Константине. Если есть еще что вам рассказать?

Вы спрашивали о его наставлениях. Это, конечно, глубоко переплетается с личной исповедью. Но есть некоторые вещи, которые можно сказать. Во-первых, был такой момент, когда почти вся восточная Америка оказалась на несколько часов без электричества. Это было зимой. Это было во время вечерни и утрени в храме. Уже стемнело. Я пошел на клирос и вижу, что отец Константин тоже пришел. Это был самый первый [массовый обрыв электричества], он прошел спокойно, там люди друг-другу помогали…

Это, может быть, 60-е [9 ноя. 1965 г.]. Потом потерялось это, и тогда начались всякие безобразия [июль 1977 г.]. И я помню, что всегда отец Гурий, отец Константин всегда приходили в алтарь утром, читали помянники, молились. Он всегда стоял на левом клиросе, молился очень усердно – с начала повечерия, полуношницы. Он, видно, страдал бессонницей. Один раз, помню, после Литургии, когда он очень уже старенький был, я пошел завтракать и зашел к нему. «Отец Константин, литургия окончена». «Ну слава Богу, слава Богу, я давно так хорошо не спал».  Он так доволен, что удалось ему хорошенько поспать. А так он, конечно, по праздникам, по воскресеньям всегда служил. Тоже однажды, когда он старенький был, он пришел, я помню, я служил, это было в начале полунощницы. Может быть, в пятницу это было. И когда он приклонился у иконы Божией Матери Казанской, которая в стекле, как-то случилось, что он упал и икона упала на него. Икона немножко разбилась. Он встал с помощью других, пришел в алтарь, но он уже сидел, не вставал. Причастился за литургией. Ему помогли добраться до кабинета. Он продолжал работать, но только сидя, он не мог ходить, не мог встать, не мог лежать, у него что-то болело. Но не хотел к врачам, говорил: «Они только испортят то, что осталось у меня. В старости и так все в руинах, а врачи испортят то, что осталось». Но уже в понедельник он все-таки согласился вызвать скорую помощь и поехать в больницу. С ним был владыка Аверкий. Он сидел в скорой помощи. Как раз недавно почта пришла, так что он разбирал свою почту по пути, своим делом занимался. Привезли его в больницу Святого Луки в Ютике, сразу положили его на рентген, ему уже больно было на это холодное ложиться.

Вы с ним были?

Да. Значит, несколько ребер было сломано. Он говорит «законно болит». И дали какие-то корсеты, надели. Кто-то всегда был там, общались в это время в больнице, а потом дали скорую и повезли. И он был такой строгий. Помню, он говорил: «Вот это старые люди, которых я знал, были совсем другие. А наше поколение совсем… Старое поколение, которое я знал, считал за людей». Повторял часто Ora et Labora «Молитва и труд». Жаловался, что его молитвенной жизни мешает редакторская, умственная работа. Когда я только приехал в монастырь, был семинарский акт. И я не пошел, по моей новоначальной ревности. Там был представитель Нью-Йоркской епархии, священник, который выступил со словом. И отец Константин говорит: «Что-то я вас не видел». «Чтобы ты всегда был на всех монастырских, всех семинарских собраниях, без всякого». Поэтому я сразу вначале все богослужения, все собрания, все доклады считал своим долгом посещать. Я сразу выяснил, что то, что там задают надо в связи с [монашеским] общежитием надо придерживаться строго. Хотя в Джорданвилле не такое строгое общежитие в духовном смысле. Ну, все-таки это старое поколение имело большую любовь к России, большую любовь к уставному богослужению, как Владыка Аверкий и к церковнославянскому традиционно. Отец Константин тоже, когда я сразу привязался к клиросу, любил клиросное дело… Он сказал: «Будешь вести службы, как обычно, новые песнопения, какие-то новые распевы – не увлекаться этим чтобы люди могли молиться, не увлекаться мистицизмом». Ну, у него было какое-то опасение. Трудно сейчас восстановить. Ну, главное – чтобы молиться, сосредотачиваться на словах молитвы. Какие-то особые правила не давал, были обще монастырские. Тогда очень много ребят увлекались Бостонским монастырем, потому что там, конечно, все было по правилам, исповедовали помыслы, читали Иисусову молитву, слушали старших. Так было, когда монастырь только пришел в Зарубежную Церковь, было очень положительно. Отец Константин никогда… Он с самого начала насторожился. И несколько раз говорил: «Я знал одного человека, очень сильно стремился к духовной жизни, у него был старец-наставник [на Новом Валааме в Финляндии], и они договорились, что они переедут в Россию, отправятся в хороший монастырь, старец сказал: “Я поеду туда первый, а потом я тебе напишу, чтобы ты присоединился.”

Это один из тех?..

Может быть, те, которые из Печор [там поселились валаамские монахи, вернувшиеся из Финляндии]. И говорит, старец пошел туда: среди икон портрет Сталина. В общем, духовное чадо его получило письмо из монастыря, от своего старца, что можно не ехать. Так что он считал, что не нужно увлекаться этой, так сказать, высокой духовностью, пожертвовать этим. Все-таки в Джорданвилле было трезвое отношение.

Протопресвитер Михаил Помазанский (1888-1988)

… Отец Сергий [Ромберг, 1920-1992], я помню, один раз меня остановил, говорит: «Знаете, владыка Виталий, архиепископ Джорданвилльский, митрополит Анастасий – они особо аскетизмом не занимались. Но когда они служили, всегда чувствовалось присутствие благодати, во время их служения». Вот это скромность – не увлекаться. Потому что у меня было очень близкие американцы увлеклись Бостоном [Преображенским монастырем в Бруклайне, МА],  а потом ушли…

Между прочим, я первый раз видел владыку Киприана [Председателя Синода Противостоящих] – это, по-моему, в 60-х годах. Привезли в Бостон. Там был митрополит Каллист. И он сказал «монастыри строятся чудесами». Он был очень простой и непосредственный.

И я [был близок с этими] людьми: отец Константин, владыка Аверкий, отец Владимир, с которым я больше всего работал, потому что на послушании в канцелярии. Владыка Лавр – у меня всегда был с ним близкий контакт, благодаря его заступничеству приняли в монастырь, всегда обо мне заботился. Я очень благодарен. Еще отец Михаил Помазанский. Он с матушкой жил. Я к нему ходил. И когда она заболела, пришлось ее в старческий дом поместить, и он перешел в семинарский дом. Но, это, конечно был совсем другой человек [чем о. Константин]. Я помню, когда мы учились и какой-то вопрос богословский среди семинаристов был, спор, и я подошел к отцу Константину. Отец Константин между уроками стоял с отцом Михаилом. Я подошел: «Как мне относиться, отец Константин?» «Так и так». А как так? Такие чисто логические, определенные… «да и нет». Отец Михаил стоял так, у него была какая-то хитрая улыбка, глаза блестят, и он так стоит, качая головой, руки и потирает, и как-то так молчит. И что-то он так совсем неопределённо сказал, но видно было, что у него что-то в голове, которое не говорил нам особенно в присутствии о. Константина. Ну, отец Константин – это Невский проспект, это петербургские … А отец Михаил – это приходское, деревенское какое-то духовенство. Он и его матушка – они были совершенно особые. Матушка такая же. Вера Федоровна. Она страдала очень артритом. Ходить к ним в этот дом – это была особая благодать. «Отец Михаил, отец Иоанникий пришел!» «О, отец Иоанникий!» – и выходит сам встречать. А там висело две картинки: одна с одной стороны, другая с другой стороны от входной двери. Они обе старые. На одной журавли, которые с озера, поднимаются лететь обратно в Россию. Было внизу там подписано… А с другой стороны было: ворота, какие-то голые умершие деревья стоят без листьев, какое-то жалкое болото. Там написано … Это такое наставление было. И, конечно, она всегда: «Отец Михаил», туда-сюда. Скромность, мир, спокойствие. Ну и возникали разные вопросы: «Отец Иоанникий, как вы думаете?» – всегда так спрашивал. Приходилось самому угадывать. И он постепенно как-то вошел в тему: «А может, так? А не думаете ли вы?» – старался дать направление.

Он всю жизнь воевал с парижанами.

Аргументировать очень хорошо и убедительно, но не надо доводить до конца, чтобы ваш оппонент не спешил и имел возможность исправить [ошибку]. «Мне несколько раз в жизни – говорил о. Михаил – приходилось встречаться с людьми, против которых я писал. Ну, о. Михаил, если бы вы только сделали вывод [из того, что вы написали], вы бы меня совершенно посрамили». А он, конечно, про себя думает, «ну я поэтому и сделал этот вывод, к которому вы сами пришли». Так что это очень характерно.

«Я – говорит отец Михаил – в семье был последним, всегда плохо видел, я всегда отставал. Меня послали в школу, я был на несколько месяцев младше чем другие дети». Ну, Миша всегда был самый маленький.

Когда было [о. Михаилу] 90 лет [в 1978 г.], то устроили праздник. Съезжались студенты. Было торжественное богослужение, а потом чествование. Выступали с речами. Потом о. Михаил встал – «Как это неудобно! Это праздник Архангела Михаила, а все внимание на меня. Я тут живу при монастыре, а это вы батюшки на приходах, это вы трудитесь, вы подвизаетесь, на вас тяжесть лежит».

Я помню один раз пошел к нему, и он говорит, «О, о. Иоанникий, я не вижу, я не слышу, я не могу говорить. Работать не могу, а просить стыжусь».

Потом в той же речи. «Я в свое время прошел все учебные заведения старой российской империи. Клеванское духовное училище прошел, потом Житомирскую духовную семинарию при Митрополите Антонии [Храповицком, 1963-1936], потом Киевскую академию.  Я больше всего получил в духовной семинарии». Остальное это так было… Академия это были уже революционные годы. Он мне потом рассказывал, что, когда он был в семинарии был пятый год [революция 1905 года] Только что устроили новый семинарский дом, электрическое свет. Все было самое передовое. И решили бунтовать. Все бунтуют. Только один раз о. Михаил попал на тайную встречу. Его затащили куда-то черными ходами за заборы. Что-то там обсуждали. На другой день взбунтовались. Разбили все электрические лампы, окна. Туда-сюда, кричали. Пришли войска. «Все по кельями (жили по два)!» Такой приказ – все должны лежать на своих койках. И в каждой комнате стоял солдат с ружьем. А потом всех выкинули из семинарии. Можно было подать прошение о принятии обратно. Его конечно приняли в семинарию. Он ее окончил поехал домой [село Корысть Волынской губернии]. И вот ему советовали поступать в академию. «Что же я буду поступать в академию? Что я знаю?» Отец советует, «Ну Миша давай мы вместе прочтем Евангелие от Луки». «Мы с отцом прочитали Евангелие от Луки. Я поехал в Киев. Там экзамен и как раз билет был Евангелие от Луки. Я ответил. Меня приняли».

Отец был священником. Есть статья о нем. О. Михаил оставил свои воспоминания. Потом говорит [о. Михаил], последний год в академии, на основании какой-то проповеди Филарета Московского он составил свою проповедь и его назначили миссионером где-то на юге. Но это конечно совсем другое.

У него были родственники в Польше и Белоруссии. Он принял священство в летах [38 лет в Польской Православной Церкви]

Отец Михаил все говорил насчет богослужения «я ничего не вижу, ничего не понимаю». Я был на левом клиросе. На Успение вышел диакон, он семинарист был. Знаете на богородичные праздники есть один и тот же прокимен, только стих меняется. Он говорил прокимен, только не тот стих. Я смотрю о. Михаил с о. Пантелеимоном, когда стояли дальше от правого клироса в углу. О. Михаил качает головой – «а не тот стих!» Я говорю – «о. Михаил – не слышит, не понимает!»

Иеромонах Серафим (Роуз, 1934-1982)

Мы перешли на о. Серафима (Роуза). Мы с ним познакомились в Плимуте. Когда я приехал в монастырь, то там были похороны митрополита Анастасия и там был святитель Иоанн. И после богослужения, после трапезы я увидел, что Владыка Иоанн стоит с молодым человеком, который мог перевести. Это был его последний раз в монастыре и единственный раз, что я его видел. Я не говорил по русски. Я к нему подхожу: «Я американец, я хочу попробовать в монастыре. Но я слышал, что все американцы не выдерживают и очень прошу молиться.»  Он, «конечно буду молиться, но ты сам должен стараться и между прочим у нас в Сан-Франциско тоже есть такой молодой американец, который перешел в Православие. Ты можешь с ним переписываться». Это был Евгений Роуз, который был с Глебом Подмошенским. Они только что начали. И я так сразу написал письмо ему. У нас изредка был обмен письмами. И всегда это какое-то благословение.

Потом уже будучи иеромонахом, он приехал и провел беседу с семинаристами. Он два-три дня был в монастыре и потом уже на разных приходах. Приехал поездом чтобы посмотреть зимние пространства. На поезде о. Серафим познакомился с каким-то молодым американцем, видя, что он изучает русский язык. Он заинтересовался, «Да говорит, тут в Америке, я вижу, все кто ходят в церковь – они лицемеры. В России гонят религию. Кто ходит в церковь за это, страдают. И поэтому я хочу учиться русскому, ехать в Россию, познакомиться с настоящими верующими».

Один раз я зашел к нему вечером, и мы говорили на разные темы, а потом он поехал дальше и вернулся в Калифорнию. Он как раз скончался в это время, когда я уехал. В этой книге [Не от мира сего], он описывает эту поездку.

Протод. Андрей Псарев: здесь по-видимому о. Иоанникий, защищая монастырь в Джорданвилле, отвечает на следующую запись об их встрече в дневнике о. Серафима от 10/23 декабря 1979 г.: «После всенощной о. Иоанникий навестил меня (он же сопровождал меня в субботу на кладбище), рассказывал о своих горестях и заботах. И впрямь у него тяжелая жизнь и нет необходимой помощи» (Не от мира сего: жизнь и учение о. Серафима Роуза, М. 1995, С. 795).

Беседует об этих книгах, они получают духовную помощь, которую (…). А я считаю, что ничего подобного. «Просите и дастся вам!» Человек, который духовно настроен, молится, найдет. Это мы видели в житиях святых, патериках, сколько примеров! Разные монастыри были. Игнатий (Брянчанинов) пишет, как вести себя среди разных обстоятельств. Нужно искать людей [вероятно духовных наставников]. Поскольку у меня не было того духовного настроения, которое нужно, и я не искал того, что было нужно и поэтому соответствующие последствия.

Иеродиакон Геласий (Митусов, 1890-1966)

Когда я приехал в монастырь [там] был иеродиакон Геласий. Он был донской казак. Его трактор называли лошадью, по тому, как он на нем ездил. В сапогах всегда был. Высокого роста. Он уже умирал от лейкемии. У него было свой «хутор». Там, где сейчас скит Владыки Лавра. Владыка Лавр ему помогал. Остался новый дом, а там был деревянный и целое хозяйство, которое только казак мог иметь. И там все было и были пчелы, качал мед, огород, яблони, ягоды всякие. Я утром помогал в канцелярии. Там был о. Лавр, а о. Владимир вел книжный склад. Я помогал с упаковкой книг.

После обеда меня отправляли к о. Геласию. Я тогда только начал говорить по русски. Как жалко! Потому что они иногда меня сажал и рассказывал. У него была очень богатая жизнь, потому что он прошел – первоначальный вариант – начиная с 20-х годов – очень много. Он сидел за веру. Когда он вернулся из лагерей, то ни жены, ни детей (он был многодетный). Никого не было. Он только одного сына потом нашел в Италии среди власовцев. Второе лето, которое я был там [работал у о. Геласия], он уже умирал. Он тоже духовное чадо о. Константина. О. Константин ходил туда, где живет Владыка Лавр теперь, причастить его. Мы его хоронили. А после его похорон о. Иосиф [Колос – один из основателей монастыря] встал и говорит, «нельзя было говорить про его жизнь. О. Геласий видимо знал когда он умрет и показал три пальца – через три дня. И он рассказывал, что, когда был в лагерях, России они были на лесоповале и конечно умирали. Они зимой рубили лес, и он чувствует, что это уже конец. Он пал на землю и начал молиться чтобы Господь взял его к себе. Его имя было Димитрий, в честь св. благоверного царевича. И тут явился какой-то благообразный старец: “Димитрий, встань!” Ему прибавились силы, и он выдержал и т.д, и т.д. [т.е. много подобных чудесных моментов было в жизни о. Геласия].

После войны уже после всех этих передач и выдач он оказался в Мюнхене – нашел монастырь (неразборчиво). А там митрополит Анастасий. Его отвели к митрополиту. Он пал на колени с плачем. Видит митрополита, видит старца, который в лагере воскресил его из мертвых. Там он принял монашество.»

Он меня посадил и та-та-та [быстро говорит]. «Я не понимаю!» Брат Иван «иди кушай мед!» «Это я понимаю». Потом собираем смородину – одну в рот, одну в корзинку. Потом собираем таким образом. Он берет банки, наполняет их смородиной, наливает мед. «Это вам с собой». Как он там провел зиму не знаю. Зима там суровая. Подвизался человек. Он уже не служил, сильно болел, но заставлял себя работать.

Разные персоналии

Я помню другой момент с монастырскими соседями. Тогда они были пенсионного возраста, главным образом те, кто каким-то чудом спаслись от выдачи [насильственной репатриации в СССР после второй мировой войны], приехали в Америку, [рассказывали о чудесах своей жизни]. Один, скромный такой на литургии всегда плакал. У него была война с соседом. Этот такой смиренный, а сосед – ничем не угодишь, особенно смирением. И вот он говорит, «когда прихожу в церковь, вижу молодых американцев и думаю им это все странно и им это все чуждо, а они все-таки приходят. И я плачу».

Я приехал в монастырь и был там при рукоположении. Мы помогали архидиаконам Пимену и Гурию и иеродиакону Игнатию. Ставили монаха Иоанна (Меландра) во иеродиакона. Он тоже из Катакомбной Церкви [о. Пимен]. Даже кое-что осталось – напрестольный крест.

Там есть икона святой Варвары на стене в верхнем храме, на «женской стороне», между окнами. И о. Пимен каждый вечер после повечерия становился перед иконой св. Варвары. Он однажды поехал в Сиракузы с о. Сергием служить и у него случился удар. Его отвезли в больницу. После литургии о. Сергий приехал в больницу, он лежит без сознания, но он все-таки взял с собой Святые Дары. «Отец Пимен хотите причаститься?» Он открыл глаза и как-то дал знать. Его причастили и через несколько часов он скончался. Говорят, что св. Варвара помогает чтобы умереть с напутствием.

Первое [мое лето] в монастыре умер академик, который строил этот дом, преподавал в семинарии, он собирал всякие сведения о монастырях России, а я уже о подвижниках. Он как раз был пекарь. Должен был готовить запаса хлеба для осеннего, холодного периода. О. Сергий говорит, что когда он уже вложил хлеб в печку и [остался] ждать пока хлеб печется, а он был сердечник и глухой и его нашли. Умер на послушании. Это были первые [мои] похороны.

О. Поликарп заболел, был в больнице.  И думали, что уже конец. Он после возвращения [в монастырь] сидел в келье и молился. Я заходил к нему по три раза. Он читает отходную и плачет. Ну, принесли ему что-то покушать. И он рассказывает, что когда был в больнице и ждал смерти то услышал такое дивное, красивое пение, что говорит, если это пение продолжится я не выдержу и выйду из тела. Я испугался и стал молиться – говорит о. Поликарп – «Господи мне три года на покаяние. Святой Иоанн Кронштадтский молись за меня». До этого он был общительный, а после этого редко выходил. Еще когда в силах был, то бывал в церкви.

Владыка Нектарий приезжал из Калифорнии. Такой громадного роста, но такой спокойный, тихий. Я его всегда очень любил. Духовный деятель.

Владыка Нектарий был такой открытый и как-то всегда интересовался. Теплый был. С ним как-то естественно было. Сидит там под яблоней у источника.

Был такой раб Божий Василий Скориков, которого можно было по-разному понять. Он подвизался с Левой [трудником Львом Ивановичем Павлинцом] на кухне. Он подходил под благословение. Владыка его благословлял.

— Как вас зовут?

— Василий.

— Откуда?

— С Воронежа.

— Как спасаетесь?

– Живем, [неразб.] и молимся

Он рассказывал, как Владыку Тихона [Троицкого Западно-Американского] хоронили. Он отошел до того, как я приехал. О нем всегда с величайшим уважением и благоговением говорили. «Дети мои!» Он приехал в монастырь на покой.

Владыка Нектарий [духовное] чадо старца Нектария, а потом в Америке [чадо] Тихона. Он говорил надо пострадать «чуточку спать мало». Владыка Нектарий всегда путешествовал.

Один раз собрались несколько человек. Там однажды несколько человек собрались и сидели в канцелярии у о. Владимира. Владыка Нектарий рассказывал про старца Нектария. В нем что-то присутствовало особое. Очень интересный. С улыбкой шутил. Невозмутимое такое спокойствие. Облачение все скомканное, на булавках.

Владыка Антоний Сан-Францисский он тогда был в Австралии. Однажды он приехал, и все австралийцы его вспомнили.

Вот, тоже, когда первый год я был. Был такой отец Владимир Евсюков. Он заканчивал семинарию он смотрел за летними мальчиками [т.е. подростками приезжавшими из разных места США провести лето в монастыре]. Он начал сомневаться, что ему делать пойти в монастырь или жениться. Решил вернуться из монастыря в Австралию. И там он стал священником.

Протоиерей Иоанн Стукач, который протоиерей в Сиднее. Когда он был в семинарии он был регентом, хорошим регентом. Как раз венчался о. Александр Милеант. Приехала невеста из Аргентины. Собрали хор семинаристов петь свадьбу. О. Иоанн регент. Владимир Евсюков басом пел. Меня взяли, как первого тенора. Несколько спевок делали. И о. Амвросий [Тошевич] даже такое замечание сделал, считал свадьбу несерьезным делом. Я ему сказал, что в воскресенье свадьба. Поехали туда петь. Прием в церковном доме. Были местные которые считали [что было] скучно. Они сидели скромные такие. Что-нибудь такое [видимо традиционный возглас «горько» при котором молодые целуются] они покраснеют. После кушания у семинаристов были отдельные комнаты. Слышу где-то разговор, слышу, что где-то поют. Это «Херувимская» и другие песнопения. Каждому по своему вкусу.Потом вернулись обратно. А потом мне пришлось вне своей очереди посуду мыть. Потом [неразб.] «ах вы грешники!» За то, что пошел на свадьбу. Я не должен был [будучи послушником].

Повесели на доске объявлений, утром перед уроками. Уже после второго-третьего урока. «Неприлично будущим служителями церкви [посещать бал – неразб.]».

Те семинаристы были еще те из беженских лагерей, которые родились перед войной или во время войны и прошли всякое. Закончили среднее образование в Австралии или Америке. Они были по духу взрослые. Потом уже поступили те, которые выросли на западе в спокойных условиях. А теперь уже совсем другое поколение после них.

Мы учились еще в старом здании, в помещениях классов. Наверху была общая келья большая комната в конце коридора [для общежития]. Это был обычно первый курс – все были вместе в одной комнате, а потом второй курс – были отдельно или вдвоем. У нас первый курс был большой, а потом уменьшается количество учащихся.

А когда Владыка Аверкий заболел и был в больнице. Наша была очередь [дежурить]. Был о. Ириней (Рошон), я и о. Иларион [Капрал]. Всегда кто-то был по очереди. Один раз я там был. Это было воскресенье святых отцов, и мы читали коротко обедницу.  У меня апостола не было, я просто читал [текст]. «Простите Владыко я не знаю стихи на аллилуйя». «А, говорит! Думай!» «Если бы я их знал?!» Потом говорит мне первый и второй стих. Значит я пою «аллилуйя», а он по памяти. Новый Завет он знал, потому что преподавал много лет. Он его, наверное, знал наизусть. Один раз он вернулся вот таким довольным! Был на каком-то приходском празднике в Нью-Джерси. Там было собрание после воскресного торжества. Потом они служили вечерню и просили Владыку провести беседу с прихожанами. А на эту беседу пришел какой-то русский баптист. Когда началась беседа вот этот баптист выступает и начинает цитировать. Но он не на того попал. Владыка ему говорит «значит апостол Павел говорит так и так?» «Да, да!» Но читайте дальше. Ну и он его [посрамил] перед всеми прихожанами. Владыка Лавр его тогда возил. Владыка Аверкий, конечно, мастер был. Мы с ним читали в больнице Странствия инока Парфения, старообрядца, потом он пошел по России, пока он не присоединился к Православной Церкви в Молдавии. По Афону, по святым местам. Получили копию о. Владимир позаботился.